Но поскольку в жизненных коллизиях, не относящихся к торговле, Гюнтер Венсан Джакомо терялся, в быту он обладал нравом более чем покладистым. Потому первые же его попытки протестовать были подавлены женой в зародыше.

Мужчина оказался на поверку смиренным послушником ордена андреанцев, пытавшимся доставить утешение сестре своей по вере, но впавшему во грех сладострастия. Не иначе как дьявольским промыслом, по наущению Грязного! Прямо затмение нашло на святого человека и его жену. Не иначе сам Владыка Низа был тут замешан…

Такие, примерно, объяснения он получил и от монаха, назвавшегося «духовником» его жены. А уж потом добрые люди сообщили ему, что супруга давным-давно слаба на передок и что любимые дети его по естеству никакого к нему отношения не имеют. А имеют к ним отношение Людвик де Бюэсси, комт Провенсальский, гостивший полтора десятка лет тому назад в их славном городе с посольством от франконского монарха, и Гульермо Мясник с улицы Аркапоньё.

Когда в отчаянии Гюнтер бросился за помощью к святой церкви, отец Агустин компетентно объяснил ему, что вселился, дескать, в добродетельную Ангеллану бес сладострастия, именуемый суккубом, заявил: изгнание оных – святой долг духовника… Экзорцизмы должные проводились за закрытыми дверями в компании с ещё четырьмя братьями, молодыми, но за аскетизм и рьяное служение Господу при жизни удостоенные ранга кандидатов в святые. И страшно кричала несчастная полных двенадцать часов, и стенали святые монахи, борясь с тёмной силой, но победили-таки истовой верой Грязного князя Тьмы!

Жена с тех пор, сколь ведал Гюнтер, пороку сладострастия с чужими не предавалась. Еженедельно на два дня и на две ночи отправлялась она на покаяние в ближайший монастырь Святого Андреа, что располагался в шести милях от Венетто. Такова была епитимья, наложенная на неё святыми отцами за сношение с дьяволом.

Однако грех, видимо, каким-то образом частично пал и на мужа. Бесы толкнули его начать играть! Потянуло его после экзорцизма на риск… Гюнтер смирился с былыми шалостями супруги, но истерзанная душа искала отдохновения. И нашла его в… азартных играх.

И заворожил купца Господин Азарт!

Кто-то, закостенев в грехопадении, заводил любовниц. Кое-кто и любовников. Гюнтер немало знал таких купцов в славном городе Венетто. А другие сжигали жизнь в балах, попойках, поединках и охотах…

«Поправление горя» – метод, которому обучил его партнёр из далёкой Сколотии, Вен Павелофф, мало того, что попахивал дурно, но и помогал ненадолго… Плюс к тому же, наутро, как правило, ужасно болела голова. А в игорном доме он забывал о всех горестях и печалях. Хотя, следует признать, что Фортуна благоволила к нему. Гюнтер выигрывал два раза из трёх, и если у него и случались неудачи, то выигрыши их всегда покрывали с лихвой. Не было у него несчастливого дня, пока не случился тот памятный проигрыш!

Однажды, около года тому назад, Гюнтера, откровенно перебравшего на приёме у старого делового партнёра Натана Дезнатуриона, каким-то чёртом, не иначе, занесло в игорный дом. И оставил бы он там и капитал свой, и недвижимость, и даже жену – ведь именно тогда он и узнал от своих новых кредиторов о всех бесчинствах, творимых ею, – хотя отыграться пытался до последнего! Но не удалось…

Те, кому он проигрался, потребовали дать слово, что он окажет им некую услугу. Гюнтеру некуда было деваться! Он уже был готов душу продать. А когда в поле зрения сломленного и готовящегося к банкротству, бесчестию и смерти негоцианта появился отец Агустин и показал тайный иезуатский знак…

Душа Джакомо рухнула куда как ниже пяток. Вот! Видел он, в пронёсшихся перед его воспалённым взором картинах, водворяют его сурового вида отцы-иезуаты на дыбу, выбивают из него ересь бичами мокросолёными, да огнём, да железом калёным!

Неудивительно, что подписал он скреплённый кровью пергамент, утверждавший, что он, Гюнтер Венсан Джакомо, обязуется «при предъявлении кем-либо означенной в сём документе памятной метки оказать предъявившему всяческое вспомоществование и содействие соразмерное, не щадя живота своего».

Кредиторы не тревожили его целый год. Гюнтер уже начал потихоньку забывать весь этот кошмар. И сном казалась ему камера пыток, в которой тогда побывал, и тот памятный пергамент за год тоже начал казаться ему сном, пока вчера вечером отец Агустин не появился в его доме около полуночи.

Гюнтер имел со святым иезуатом долгий разговор, в итоге которого отец Агустин Лаэртский убедил его, что во славу Божию он просто-таки обязан отравить своего сколотского партнёра. «Ибо есмь он исчадие Низа, лику Господнему противное!» Именно так охарактеризовал святой отец давнего партнёра Гюнтера, который два раза в год прибывал в Венетто из далёкой Сколотии с товарами самого высокого качества и за последние пять лет ни разу даже не попытался надуть венеттского купца.

А сегодня утром, сразу после завтрака, наведался к нему неприметного вида монашек, принёсший изящный перстень с сапфиром в тонкой оправе. На словах передал, что порошок, спрятанный в камне, следует, во славу Божию, тайком подсыпать в вино негоцианту иноземному.

И куда деваться бедному купцу? Не выполнишь – ждёт тебя с распростёртыми объятьями святая инквизиция, теми же отцами иезуатами и направляемая! О том все ведают.

Вот поэтому, наверное, никогда крытая потёртым бархатом скамья гондолы не казалась ему столь неудобной. Всё дело было в том, видимо, что впервые за те сорок лет, что он занимался торговлей мехами и прочими предметами роскоши, Гюнтер Джакомо плыл к торговому партнёру с нечистой совестью.

Нет! Допускал он, конечно, в нелёгком купеческом деле некие невинные вольности. Безгрешен лишь папа!.. Но того, что предстояло ему сейчас…

Никогда бы не взял такого греха на душу, что бы ни говорил отец Агустин. Но именно отец-иезуат был невероятно убедителен в своих словах и посулах…

Он выбрался на пристань гостиного дома «Бартольё и сыновья», оправил камзол, дернул кружевное жабо и, мысленно осенив себя круговым знамением, толкнул дверь гостиницы, одной из самых роскошных в Венетто.

В просторном вестибюле его встретил ливрейный слуга в ало-золотом полукафтане, низко поклонился и осведомился: «Что угодно почтенному нобилю?»

Понтер затребовал немедленной встречи с негоциантом-сколотом. Слуга кивнул и заторопился куда-то в глубь дома. Через пару минут он вернулся с известием, что «просили звать-с».

Проследовав за ливрейным слугой по четырём лестницам и полудюжине коридоров, Понтер предстал перед двумя мрачными типами, охранявшими дверь в номер его сколотского партнёра. Оба имели длинные пышные усы и выбритые наголо черепа, лишь спускались с макушки к левому уху каждого сколота пощажённые бритвой длинные закрученные локоны. Оба одеты в непривычную цивилизованному глазу варварскую одежду. Белые просторные рубахи грубого полотна с тонкой вышивкой растительным орнаментом по вороту и рукавам, нелепо широкие штаны, сапоги и опушенные каким-то незнакомым Понтеру мехом безрукавки, также с богатой вышивкой. Завершали наряд широкие алые кушаки с заткнутым за них многочисленным оружием. Было у каждого по короткому прямому мечу в богатых ножнах, по паре кинжалов и паре новомодных пистолей. Кроме того, тот, что был постарше напарника раза в два, имел в левом ухе крупную серьгу, украшенную рубином и двумя бриллиантами, и уверенно сжимал в руках диковинное оружие, более всего похожее на изуродованную горняцкую кирку, остро отточенную с двух концов.