В советский период, да и до революции — в демократической среде — распространенной была и остается версия о том, что Пушкин пал жертвой заговора Николая I и его окружения. Кулуарно, особенно в постсоветский период, муссируется мысль о заговоре масонов, как вариант — о заговоре космополитов салона графини Нессельроде и ее мужа. Якобы и приверженцы царя, и масоны были столь могущественны, что, заметая следы, легко уничтожили все нежелательные свидетельства преступления. Ведь не секрет, что после кончины Пушкина и после того, как его кабинет опечатал В. А. Жуковский, в доме покойного был произведен тайный обыск с тем, чтобы наиболее важные документы были доставлены для прочтения Николаю I. Василий Андреевич был этим весьма обескуражен и оскорблен[109].

О возможности заговора мы еще побеседуем. А сейчас сделаем некоторое напоминание. Прежде всего надо вспомнить, кем был Александр Сергеевич Пушкин в России 1837 г. Не о поэзии, конечно, идет речь. Из 61 035 210 (шестидесяти одного миллиона тридцати пяти тысяч двухсот десяти!) официально зарегистрированных в названном году жителей[110] империи, из примерно почти одного миллиона дворян страны Пушкин входил в число первых сотен наиболее близких к романовскому императорскому двору людей! Но и среди них он был далеко не последним, а В. В. Кожинов незадолго до кончины утверждал, что поэт постепенно продвигался в первые советники (!) императора и вскоре мог стать российским Гете у пьедестала самодержца. Более того, поэт и его супруга являлись составной частью Николаевского двора, причем в силу сложившихся обстоятельств они были посвящены в некоторые альковные тайны двух императоров! Подчеркну, из великих мировых поэтов в 1830-х гг. такое же (и даже гораздо более важное) общественное положение занимали только умерший в 1832 г. И. В. Гёте в малюсеньком Веймарском герцогстве и Василий Андреевич Жуковский в огромной России. А теперь вспомним (см. главу 3 «Кондратий Рылеев…» в данной книге), как вдовствующая императрица Мария Федоровна собственноручно обыскивала труп вдовствующей императрицы Елизаветы Алексеевны! Как искали дневники покойной и как торжествовали венценосные сын и мать после того, как отловили доверенное лицо Елизаветы и сожгли ее записи. Бумаги Пушкина вполне могли представлять не меньшую опасность для царствующей фамилии. Поэтому нет ничего удивительного и в тайном обыске, и в цензуре относительно сведений о дуэли и смерти поэта. Значение же таких записей, да и документов вообще, менее чем за пятьдесят лет до описываемых событий наглядно продемонстрировала Великая французская революция, так что венценосцев можно понять. Однако вряд ли это имеет какое-либо прямое отношение к трагическому финалу Александра Сергеевича.

3

Историю дуэли логичнее начать с венчания A.C. Пушкина и H.H. Гончаровой (1812–1863) в храме Вознесения Господня у Никитских ворот. Случилось это 18 февраля (2 марта) 1831 г. Пушкину шел тридцать второй год, Гончаровой — девятнадцатый.

Сам поэт об этом событии написал тогда же сестре: «Боюсь, Ольга, за себя, а на мою Наташу не могу иногда смотреть без слез; едва ли мы будем счастливы, и свадьба наша, чувствую, к добру не приведет. Сам виноват кругом и около: из головы мне выпало вон не венчаться 18 февраля[111], а вспомнил об этом поздно — в ту минуту, когда нас водили уже вокруг аналоя». Во время этого хождения с аналоя упали крест и евангелие, несколько раз гасли свечи. А мать невесты разбила зеркало, громко пробормотав при этом: «Добра не будет!»

Контраст новобрачных был поразительным!

Пушкин — свой человек в среде высшей столичной аристократии. Гончарова, невзирая на прошлое матери — фрейлины императрицы Елизаветы Алексеевны, — провинциальная девица на выданье, если любимицу московского великосветского общества можно так назвать… Можно. Вспомним знаменитые слова приятеля Пушкина, талантливейшего поэта Василия Ивановича Туманского (1800–1860): «Не воображайте, однако ж, что это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина — беленькая, чистенькая девочка, с правильными чертами и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она и неловка еще, и неразвязна. А все-таки московщина отражается в ней довольно заметно. Что у нее нет вкуса, это видно по безобразному ее наряду. Что у нее нет ни опрятности, ни порядка — о том свидетельствовали запачканные салфетки и скатерть и расстройство мебели и посуды». Или из заметок Петра Петровича Каратыгина (1832–1888): «Воспитание сестер Гончаровых (их было три) было предоставлено их матери, и оно, по понятиям последней, было безукоризненно, так как основами такового положены были основательное изучение танцев и знание французского языка лучше своего родного. Соблюдение строжайшей нравственности и обрядов православной церкви служило дополнением высокого идеала «московской барышни»». Чего стоил этот «идеал», расскажем позже.

Здесь необходимо разъяснить, кто были родители жены поэта. Наталья Ивановна Гончарова (1785–1848), урожденная Загряжская, в молодости славилась красотой. В1807 г. она вышла замуж за слывшего богатым (позднее выяснилось, что его отец промотал почти все состояние), весьма привлекательного и высокообразованного Николая Афанасьевича Гончарова (1787–1849). В 1815 г., участвуя в скачках, Николай Афанасьевич упал с лошади, сильно ударился головой о землю, получил травму и заболел. Помешательство у него было ужасное, с периодическими буйными припадками. Наталья Ивановна неоднократно пыталась поместить мужа в психлечебницу, но врачи отказывали ей в этом. Церковь не позволяла развестись. От такой жизни бедная женщина пристрастилась к алкоголю, стала истеричной, а затем при живом муже начала открыто сожительствовать с крепостными мужиками. Колотить дочерей по малейшему поводу и без оного вошло у нее в привычку. Одновременно Гончарова была искренне верующей и очень сентиментальной дамой. Все это вместе взятое отложило значительный отпечаток на психику все трех дочерей Гончаровых, а впоследствии во многом определило трагический исход Первого русского поэта.

Продолжая тему, укажем, что новобрачная была признанной красавицей, ее же супруг внешне выглядел весьма непрезентабельно, да еще роста был невеликого, гораздо ниже жены (рост Гончаровой был 180 сантиметров., Пушкина — 160 сантиметров), и склонен к полноте. Недаром в обществе их порой называли Вулканом и Венерой. Ведь хорошо известные нам прижизненные портреты поэта кисти В. А. Тропинина (в меньшей степени) и особенно O.A. Кипренского чрезвычайно льстят ему. А после тридцати в дополнение ко всей своей некрасивости Александр Сергеевич начал быстро лысеть.