стала долить. Стало времени один год, и стали синаторы и вси удумывать: «Што жо у нас царь худ стал, одва живой». Што бы с ним царь не говорит, веселья нету, об одном думат: «Смерть приходит». Между тим пришли последни сутки, пришол тот час, в которой и корону принел. «Пойду ище в сады, прощусь». На пороге отчёв друг стретилса. «Куда пошол». — «Я жду тебя, а пошол в последней час простичча с садами». — «Тебе сказано было, што раньше ты поправся, я не дам тебе шагу шагнуть больше». — «Пойдём со мной товарищом, некуды ведь я не уйду». — «Ну, давай, пойдём». Походили в садах, прощалса, подходят к городу, спрашиват царь у отцёва друга: «А што у нас в городи плачут?» — «Ревут: где мы с тобой говорили, тут царь и помер, а ты ведь ходишь одна душа».

41

Поп и Николай чудотворец

Жил-был поп. У попа были жона да дочь. Нанел он робочего. Этот робочей с поповой доцькой и сжились. Девушка роботника сметанкой покармливат. Попадья дозналась, а куда деватця, не знат; попу и говорит:

— Што же, бачко, нам нечем вымазатця, сметана теряитця.

— Попадья, накопи ведёрко, я в церковь снесу, Миколы на сохраненье положу, вот там не хто не съест.

Накопила ведёрко, поп снёс в церковь, поставил перед икону, Миколу-светителя. Этот роботник и говорит:

— Ах, любушка, как же ты не стала меня кормить сметаной?

— Откуль я возьму? Папаша сметану в церковь снесли, перед икону светителя поставили.

— А дай мне хлеб, да дай клюци, я пойду наемся. Дала ему хлеб, дала клюци, пошол в церков, сметаны наелся, взял у иконы усы вымазал, на бороду накапал, на грудь накапал, замкнул и ушол.

Пришол празник, поп пошол в церков. Заходит, на икону взгленул — икона в сметаны, а ведро пусто.

— А! Вот, на того да на другого грешим, а эва хто сметану-то ес.

Взял икону, на пол бросил, икона роскололась. Схватил ведро, побежал домой.

— Попадья! Я Миколу светителя росколол — сметану ес, я застал, он только рот запереть поспел, обратця не мог, всё в сметаны.

Попадья и говорит:

— Поп, ты ведь неладно сделал, ты икону росколол, тебя ростригут.

— Попадья, испеки мне подорожников, я лучше сбежу. Попадья испекла подорожники и две просвиры, поп и пошол.

Идёт по дороге, сошелса с им белой старицёк.

— Куды, поп, пошол?

— А пошол я... вот эдак-эдак сделал, — росказал всё подробно. — Ну пойдём местях.

Пошли местях, шли по дороге долгонько, дотуль шли, захотели ись. Сели закусывать. Закусили, захотели пить. Старицёк говорит:

— Поп, иди жо за водой, пить захотелось.

— Что ты, старицёк, подобает разе попа нарежать? Поп может наредить тебя, а не ты попа.

Старик и пошол по воду. Поп усмотрел у старика в мешке три просвиры.

— Как так? Я поп, да у меня две, а у него три.

Одну и съел. Принёс старик воду, сели ись, а просвиры нету.

— Ты, поп, у меня просвиру не брал?

— А много-ле у тебя было?

— Три, а нынче две.

— То я тибе не верю: я и поп, да у меня две, а у тебя было три?!

Пошли вперёд. Пришли до озера, а времё — ночь, темно; за озером огонь видно. Старик и говорит:

— Поп, што этта заделам?

— Оботти кругом надо.

— Куды-жо пойдём, озеро большо.

Старик пошол по воды, поп за ним. Шли, шли, старик вышол на бережок, а поп по серёдке, в рот вода заливатця. Старик и говорит:

— Поп, быват и утонешь, покайся: просвиру не ты-ле съел? Поп думал, думал — стыдно.

— Нет, просвиру я не ел, хоть утону, да не ел.

Поп пошол и помельче стало. Вышол из озера, пошли в дом, где огоницёк был, зашли на крыльцо, двери заложены. Колотитця стали, вышол хозяин.

— Нельзя запустить, у нас брат лежит третей год во гноище.

— Запустите, человека видите, за человеком не видите: мы, можот, и полечить можом, — говорит старик.

Запустили в избу. Взял старик, посмотрел, по спаям вырезал (больного).

— Несите из озера воды.

Принесли воды, куски все в воды перемыл, склал на полотенчо, из кормана бутылоцьку вынел; раз брызнул, — челой стал; другой раз брызнул — здрогнул, третей раз брызнул — стал.

— Ах, как плотно спал, стал, слава Богу, не цё не болит. С этой радости — брат здоровый стал — дали им денег много. Тим же манером они в трёх местах были и трёх человек вылечили, и денег им много надавали.

После того поп один пошол, нашол посудинку таку, как у старика и почерпнул водычки. Шол поп и увидел огоницёк горит, постучался.

— У нас брат лежит третей год во гноище.

— Вы человека видите, а за человеком не видите, можот, я вашего брата и вылечу, — говорит поп.

Запустили. Как старик делал, так и поп. Стал мужика резать, мужик ревёт:

— Ой, ой, ой, каравул, зарежот! Што вы дали меня резать-то?

— Ты пошто ино так-то? Зарежошь ведь брата-то?

— Молците, я ведь не первого лецю.

Стих и реветь перестал. Вырезал по спаям, куски вымыл, расклал на полотёнышко спай к спаю, как следует быть, из кормана бутылку вынел, раз брызнул — ницего; другой брызнул — нет ницего; третей брызнул — как было, так и есть. Всю бытылку вылил.

— Што хотите надо мной делайте, больше не цё не могу пособить.

Братья говорят:

— Што станем теперь делать над тобой?

Затопили пецьку, изба была цёрная, попа в дым на потолок за ноги и повесили. Попу худо стало. Вдруг здучитця у дверей. Отворили, пришол старик.

— У нас неладно, поп брата зарезал.

Старик и говорит:

— Поп, можот, и умрешь, покайся: ты третью просвиру съел?

— Нет не я, хоть в дыму задохнусь, не я. Старик велел попа спустить.

— Я дело поправлю.

Сделал старик так, как и с первым, мужик ожил. Вышли из избушки, пошли по дороге, пришлось вперёд дороги. Старик и говорит:

— Поп, разве о себе пойдём ноньце?

Поп себе думает: «Один бы ходил, эти деньги все бы мне». Старик розделил деньги на три кучи, поп стоит и думат:

— Кому жо он третью куцю делит? Неужлй