Коммунистический режим немало потрудился, дабы епископ поменьше общался с православным народом, побольше – а государственными чиновниками. Трудится и нынешний режим, кое в чем преуспевает не хуже коммунистов.

Участвовала православная общественность в решении вопросов восстановления Храма Христа Спасителя? Обсуждала проекты, решала, кто будет восстанавливать? Нет. Поэтому восстановлением занимаются, в основном, безбожники, искажающие замысел архитектора К. Тона.

А как обстояло дело с чудовищным комплексом на Поклонной горе? Все решали между собой правительственные чиновники и чиновники церковные. А ведь администрация с православной точки зрения – не более чем категория обслуживающего персонала. Тем более администрация церковная, чья единственная функция – претворить в жизнь соборную волю Церкви.

Поскольку русские вообще не любят бюрократов и бюрократии, общение церковных чиновников с безбожниками за спиной церковного народа, а тем более попытки какого-нибудь «отдела» говорить от имени Церкви, могут в перспективе вызвать сколь угодно жестокую реакцию. С клерком христианина ведь ничто не обязывает к единению в любви, в каком бы сане оный клерк не пребывал.

Есть и еще одно соображение: христианин вправе разорвать отношения с епископом лишь в случае принадлежности последнего к ереси. Слава Богу, пока такого не происходило. Однако есть для христианина («верного» – такого наше первоначальное самоназвание, сохраненное в богослужении) более тяжкое преступление: отступничество, Иудин грех. В этом случае бесспорно право (оно же и долг!) христиан волочь отступника за бороду из храма, что бывало в истории Церкви.

Крайне осложнена жизнь Церкви фактическим отсутствием церковного суда. Опять порочный круг: Писание запрещает православному вообще судиться мирским судом со своим собратом, а епископского суда не существует. И этот круг предстоит преодолеть: суд Церкви – строго епископская прерогатива, но не инициатива его совершения. Христианин или группа христиан вправе требовать суда, а уклоняющегося от своего долга архиерея считать отступником.

Жизнь Церкви в России затруднена и застарелой, чисто русской болезнью: малочисленностью епархий, а, следовательно, и непомерными размерами. Нетрудно подсчитать, что если бы мы подходили к важнейшему вопросу о численности паствы с традиционно греческой меркой (или с «прогрессивной» римо-католической), в СССР должно было быть порядка 500 кафедр, в РФ – порядка 400. На нынешней пятикратной недостаточности бюрократия не без успеха паразитирует: бюрократы в рясах стремятся втиснуться между архиереем и церковным народом, бюрократы в пиджаках – инкорпорировать архиерея в местную «знать».

Справедливости ради отметим, что за время нынешнего патриаршества количество епархий нашей Поместной Церкви возросло почти вдвое. Однако и ныне есть субъекты Федерации без собственных епархий, и ни один «субъект» не обладает несколькими церковными округами. Между тем, очевидно, что такая перенаселенная область, как Московская, должна включать несколько епархий.

Самые серьезные опасения вызывает заметное стимулирование стариннейшей болезни всей восточной Церкви, неоднократно побежденной ее соборным разумом, но не исчезнувшей. Это скрытый папизм, или, как сказал бы богослов, криптопапизм.

Все епископы равны по благодати и, следовательно, по своей духовной власти, в силу собственного апостольского преемства. Архиепископы, а затем и патриархи, появились лишь для удобства церковного управления, прежде всего – для удобства созыва Собора или церковного суда.

Часто говорят, что в Церкви нет места демократии. Но в Церкви нет места и иной монархии, кроме монархии Самого Христа. Можно осторожно предположить, что устройство Церкви включает в себя монархию Господа Бога, аристократию епископата и демократию церковного народа, пребывающих в согласии. В этом случае Патриарх – лишь символ единства Поместной Церкви и председатель в соборе архиереев.

Однако, побочными следствием византийской идеи симфонии Церкви и христианского государство – идеи поистине великой – явилось преувеличение роли патриарха как, якобы, второго (наряду с императором) элемента симфонии. И в русской практике XVII в. первоиерарх воспринимался как носитель почти что четвертой степени священства, высшей, нежели епископская.

Восстановивший патриаршье управление Собор 1917–1918 гг. сделал все возможное, дабы с возвращением законного возглавления Поместной Церкви не вернулась старая болезнь. Но в последние годы она вернулась: растет число ставропигальных (изъятых из канонической власти архиереев) монастырей, патриарх освящает храмы вне территории собственной епархии (где он и служить в церкви может только с разрешения местного епископа), патриарх рекомендует покинуть свой пост наместнику монастыря в чужой епархии… И вот уже ставропигии «удостоена» Почаевская лавра (форпост Православия на рубеже униатской экспансии), только не патриаршей, а киевской. А ведь Киев никогда не имел права дарования ставропигии, епископ Тернопольский канонически был вправе резко поставить на место митрополита Киевского. Но что делать, если Москва подает пример…

Установить в Церкви противную ее природе пирамиду власти выгодно только одной враждебной и Православию, и русской нации силе – бюрократии. Естественно, обеим «ветвям» ее: как бюрократам от государства, так и бюрократам рясоносным. Чего, с Божией помощью, будем надеяться, не допустят, как складывающееся в России гражданское общество, так и растущее национальное самосознание.

Тут мы вплотную подходим к проблеме нации, к отношениям нации и государства.

Церковь, несомненно, превыше нации. Глава ее – Сам Христос. А вот государство, столь же несомненно, ниже нации – государство сотворено людьми. Правда, в этом проявился высокий дар сотворчества, дарованный нам Творцом. И все-таки – людьми…

Нацию, этнос сотворил Господь. Не в наказание ли? Приходит на память вавилонское смешение языков. Однако в русском языке понятия «народ» и «язык» – понятия разные.

Все мы потомки Адама и даже Ноя. Но ведь существуют расы, существуют определенные межрасовые барьеры на физиологическом уровне. Вряд ли у нас есть основания утверждать, что все это явилось результатом вавилонского столпотворения. К тому же современная этнология убеждает нас в этом, что история языков развивается совершенно иначе, нежели история этносов. Есть этносы, причем враждебные друг другу, говорящие на одном и том же языке. Например, сербы и хорваты.

Этносы могли, таким образом, существовать и до смешения языков. Апостолы посылаются к народам, в Пятидесятницу как высший дар получают возможность говорить «разными языки», в молитве св. Симеона Богоприимца предвозвещается «свет во откровение языков».

Мы все чувствуем, что существуют неповторимые черты каждого народа. Кстати, и положительные, и отрицательные – с позиций Православия.

Нет русской Церкви, но есть русское Православие, есть русская церковность, несколько отличная, например, от греческой. У каждого народа своя роль и православные византийцы вряд ли не получат на Страшном Суде упрек в том, что не выполнили свою… Сколько существовал в истории греко-византийский (ромейский) этнос, сколько Бог дал ему сил, он сохранял империю, Православное Царство. Русские не смогут так ответствовать на Суде. У нас еще есть силы, но мы, получив скипетр из Константинополя, свою роль до конца не исполнили.