в печати. Наконец, последним звеном длинной цепочки, состоящей из вдохновения, таланта, эмоций и идей, становится женщина, которая порадует себя модной покупкой.

Я стала следить за тем, какие вещи в моде, знала все главные тренды – они в то время были продиктованы отказом от элитарных ценностей и соответствовали настроениям молодежной субкультуры. Среди них были массивная, громоздкая бижутерия, широкие пояса, одежда в стиле хиппи – индийские шелка, афганские дубленки с вышивкой, длинные волосы, меха и украшения для девочек и мальчиков. В моде – и в моем гардеробе – были парики, накладные ресницы, суперкороткие шорты и обувь на платформе.

Мариса Беренсон была настоящей «it-girl» тех лет[7]. Вместе с группой «Битлз» она летала в Индию на встречу с Махариши и блистала на обложке Vogue, вся в ярких украшениях из бирюзы и кораллов. Она была воплощением гламура. Я познакомилась с Марисой через Флоренс, и мы тут же подружились. Нам обеим только-только исполнилось по 20 лет, но Мариса уже была топ-моделью. Она была высокой, худой, очень изящной и, подобно хамелеону, была мастером перевоплощения в разные красивые создания. Мы проводили много времени вместе. По выходным мы устраивали киномарафон, перемещаясь из одного кинотеатра в другой: плакали, глядя на Ванессу Редгрейв в трагической роли танцовщицы Айседоры Дункан, и хохотали над комедией «Ослепленный желаниями» Стэнли Донена. Поздно вечером мы обычно оказывались в ресторане La Coupole в районе Монпарнас – ели устрицы, встречались с друзьями, а оттуда шли в ночные клубы.

Мариса жила со своей бабушкой, модельером Эльзой Скиапарелли. В то время Скиап (так ее называли) уже отошла от дел. Она была старой немощной женщиной и уединенно жила в hôtel particulier – огромном особняке на улице Берри. Я ее ни разу не видела, хотя в коридорах дома ощущалось ее присутствие, и от этого становилось не по себе. У Марисы, которая потом стала актрисой и снялась в картине «Смерть в Венеции» у режиссера Лукино Висконти, у Стэнли Кубрика в «Барри Линдоне», а также вместе с Лайзой Минелли в «Кабаре», был свой отдельный боковой вход через сад.

Помню, как однажды мы были у нее и Марисе пришло приглашение на модное мероприятие Mare Moda, которое должно было пройти на выходных на острове Капри. Она пригласила меня поехать с ней, но у меня не было денег. Когда я сказала ей об этом, она кинулась к своей сумке и достала несколько купюр по пятьсот франков, чтобы я могла купить себе билет. Я никогда не забуду эту щедрость, как не забуду и те роскошные выходные на средиземноморском острове. Мы вырядились в экстравагантные наряды, веселились допоздна, много смеялись и флиртовали с молодыми симпатичными итальянскими плейбоями. Мариса была топ-моделью, но и я, к своему удивлению, тоже пользовалась успехом.

Та поездка стала для меня судьбоносной. Именно там я пересеклась с Анджело Ферретти, яркой личностью и магнатом в текстильной промышленности, с которым мы уже однажды встречались в доме Эгона в Кортине. Он был там со своей очаровательной женой Леной и сыном Миммо, лучшим другом младшего брата Эгона Себастьяна. Мы с Ферретти подружились в Кортине и были рады снова встретиться на Капри. Я рассказала ему о своей работе у Коски в Париже, и он пригласил меня на Комо, приехать к нему на фабрику и узнать о производственной составляющей модного бизнеса. Это было неожиданное и интригующее предложение.

Ферретти был владельцем двух фабрик в Паре, недалеко от итальянского озера Комо: одна из них занималась печатью, где производилась печать замысловатых разноцветных принтов на шарфах для Ferragamo, Gucci и других крупных брендов, а в соседнем здании была другая фабрика – там делали шелковый трикотаж и высококачественный мерсеризованный хлопок для производства рубашек и футболок. Сейчас футболка кажется самой обычной вещью, но по тем временам это было новшество. Прежде их носили как нательное белье, в основном моряки. А в моду футболки впервые вошли в конце 60-х, когда Брижит Бардо стала носить те, что продавались в бутике Choses в порту Сен-Тропе. Они были представлены в разных цветах, на них был принт с якорем и надписью «Сен-Тропе» вокруг него.

Ферретти стал одним из первых, кто наладил массовое производство футболок премиального сегмента своего собственного дизайна, используя для изготовления современной трикотажной ткани старые вязальные машины времен Второй мировой войны. Раньше на них производили шелковые чулки, но теперь такая необходимость отпала, так как на смену шелковым чулкам пришли нейлоновые колготки. Ферретти также принадлежит идея наносить принты на трикотажную ткань, благодаря чему он начал выпускать новые модели ярких футболок. Он был самым настоящим гением. А еще он был истинным итальянцем: красавец, азартный игрок, любитель пофлиртовать и повеселиться.

Приглашение Ферретти поучиться у него было заманчивым. «Я подумаю», – сказала ему я. По правде говоря, несмотря на всю роскошь Парижа, я хотела уехать оттуда. В Париже царил хаос. Весной 68-го студенты устроили забастовку и оккупировали Сорбонну, вскоре за ними последовали рабочие, устроив всеобщую забастовку и остановив работу аэропортов и железнодорожных станций. Я была ровесницей бастующих студентов и сочувствовала им, но должна признаться, что пробиралась через баррикады, в основном чтобы попасть в ночной клуб New Jimmy’s на бульваре Монпарнас.

Тем летом, приняв предложение Ферретти, я ушла от Коски и переехала к маме в ее новую квартиру на улице Перголез. Начались мои частые поездки в Италию на практику к Ферретти. Много лет спустя Коски снова появится в моей жизни – он влюбился в мою дорогую подругу, сценариста и режиссера Даниэль Томпсон. Каждое лето они проводят время со мной и Барри на нашей яхте.

Я помню, словно это было вчера, как я сижу в печатной мастерской Ферретти за его спиной, пока он орет на художника-колориста за то, что желтый цвет у него получился слишком ярким или розовый – слишком бледным. Я вижу, как сижу позади него на текстильной фабрике, а он все орет и орет на оператора станка, у которого получился слишком рыхлый или слишком плотный трикотаж. Он постоянно кричал и всегда горел своим делом, пристально следя за качеством нанесения рисунка и за плотностью ткани, а я сидела позади него, наблюдая за происходящим и запоминая.

Комо был центром производства шелковых изделий в Италии, и туда стекались толпы иллюстраторов и художников, которые продавали свои работы производителям шелка. Глядя на все глазами Ферретти, я узнала, какие рисунки лучше подходят для печати, как создается повторяющийся узор, в чем заключается разница между технологией печати на суровье и печати вытравкой на окрашенной ткани. У его талантливых художников-колористов я научилась создавать гармоничную палитру, а у него самого – договариваться о