Мой Друг, мой брат – ближе нет. На всю жизнь. Он поддержал меня тогда и еще не раз.

Мы с Андре стали жить вместе, и он сказал фразу, которая перевернула мое сознание: «Больше всего на свете я хочу от тебя сына!» Жили мы пока в квартире моего дяди – с Сережей, моим первым мужем, нам еще предстояло разделить квартиру. И вскоре я поняла, что жду ребенка – нашего общего с Андре сына. Решили, что рожать мы поедем в Париж. Контракт был оплачен, но как же меня мурыжили в ОВИРе! – я бесконечно долго ждала паспорт с визой. Все унижения, которым подвергались люди, желающие уехать в эмиграцию или за законным супругом, я прошла в полной мере. К слову, ехала я по гостевой визе!

Итак, рожать мне вот-вот, а паспорта нет. Наконец, после долгих мытарств, я его получила и тут же сдала на визу. Ее должны были поставить сразу, без промедления – во французском посольстве все были в курсе про клинику, про контракт и про билеты. Андре тоже держал руку на пульсе. Что же, решила я, будем ждать, осталось совсем немного. Но вечером накануне отъезда мне стало плохо. Я мужественно стояла у плиты и жарила курицу своим сыновьям. Но смерть и родины не знают годины, как говорила моя бабушка Оля.

Я страшно испугалась, позвонила своей подружке Тамаре – она гинеколог. Она тут же прилетела ко мне.

– Жди до завтра, – как мантру, повторяла она почти со слезами. – Рожать ты сегодня не будешь! Хоть одна у меня родит в Париже!

Я тоже почти плакала, хотя смотреть на Тому было смешно.

Свечки, уколы, массаж. Бедная Тома пыталась хоть как-то повлиять на процесс.

– Терпи! Лежи и не двигайся! – орала она.

– Я рожаю, – заявила я сквозь слезы и смех.

Тома отвезла меня в роддом – отступать больше было некуда. Но в роддом меня не приняли – паспорта-то нет, паспорт в посольстве! «Вы приезжая и хотите родить москвича!» – «раскусили» меня бдительные медики.

– Я – москвичка! – шептала я сквозь слезы. – Честное слово!

Мне не верили, я корчилась на кафельном полу и кричала, что рожаю.

Томка, отчаявшись их уговорить, достала наконец «топор войны» – пригрозила международным скандалом.

– Рожает она от француза, ну, вы все огребете! – заорала моя верная подруга.

Через пару часов я родила третьего сына.

Друг мой принес огромный букет чайных роз. Соседки по десятиместной палате разглядывали меня как диковину – такие цветы, такие подарки! И муж у нее иностранец! Муж привез кучу детской одежды, подарки врачам и сестрам роддома. В первый раз я увидела памперсы. В квартире все было готово – детская кроватка, глаженые пеленки, еда в холодильнике.

За все это спасибо друзьям, подругам и бывшему мужу Сереже.

А я начала готовиться к отъезду в Париж.

Мы уезжали в Париж, когда нашему сыну не было месяца. Соседка Надюшка собирала меня в дорогу.

– Сковородки будешь брать? – кричала она с кухни.

– Ничего не клади! – кричала я в ответ. – Ты что, свихнулась? В Париж – сковородки! Чокнутая ты, Надька!

– Ага! – Надя тайком запаковывала злополучную сковородку и шипела: – Как же! Учи меня жить!

Забегая вперед, скажу, что в Париже, распаковав багаж, мы обнаружили сковородки, кастрюли, полотенца, хозяйственное мыло – пять кусков, одеяла, подушки, шампунь. И даже макароны, которые тут же сварили и с удовольствием съели, как всегда, вспоминая нашу Надюшку добрым словом.

Но до Парижа еще предстояло добраться. За окном мелькали поля, леса, города и деревни. Старший сын, не отрываясь, смотрел на мелькающие пейзажи. Для него это первое путешествие, все интересно. Маленький Даниэль, ничего не ведая, сладко спал, причмокивая губами.

В поезде нам было совсем нечего есть. Как могло такое случиться? Со мной, с заправской хозяйкой? Виноватых не ищу. Хотя… Андре перед отъездом успокоил меня – в поезде есть вагон-ресторан! Конечно же, он там был! Но – за рубли! За наши, советские. А у меня были только франки и пачка печенья, которую я, естественно, отдала Димке. Что делать – терпим. А я-то кормящая мать!

Двадцать третьего декабря я вышла на платформу вокзала Гар-дю-Нор, в зимнем пальто, украшенном пышным песцом, в теплых сапогах и в вязаной шапке – толстенной, двойной. Мой младший сын в толстенном ватном одеяле, перевязанном атласной голубой лентой. А на улице между тем пятнадцать тепла. Я чувствовала себя эскимоской в национальном костюме, попавшей на Красную площадь с далекого Севера, – и прятала глаза.

Мимо меня сновали француженки в элегантных пальтишках, с косыночками из яркого шелка, в туфельках на тоненьких каблучках.

И я чуть не плакала…

В моем купе – половина моей московской квартиры. Выгружались мы часа два. Муж сначала смеялся, а позже я увидела раздражение и даже злость на его лице.

Он повез нас в гостиницу, из окна которой была видна Эйфелева башня. Меня все потрясало – подземный гараж, где ровненько стояли сверкающие, разноцветные, словно игрушечные, чистейшие машинки. Освежеванный барашек в магазине, влажные салфетки с та-а-ким запахом! – для гигиены попки младенца перед сменой подгузника. Сок манго в крошечной бутылочке, хрустящий багет, тончайше нарезанный, ароматный, ярко-желтый сыр, пирог со свежей клубникой – и это зимой?

Ночью я никак не могла уснуть – стояла у окна, смотрела на сверкающую рождественскими огнями улицу, на Эйфелеву башню, на елку, переливающуюся разноцветными шарами, и не верила, что все это происходит со мной. Может, я сплю? Нет, не сплю – заплакал мой сын. Рядом спит муж. За окном живет ночной жизнью Париж – неспешно плывет в предрассветной розовой дымке.

Все это не сон – это явь.

Так началась моя парижская жизнь.

Что она принесет мне? Я так хочу быть счастливой!

Но есть одно обстоятельство, что никак не дает мне быть абсолютно счастливой. В Москве мы оставили Сашу, моего среднего сына. Оставили со свекровью и свекром – Сергей мне не дал разрешения на вывоз ребенка. Год и четыре месяца я не видела своего мальчика. Каждый день рыдала в трубку:

– Сашенька, Сашулечка, Шунечка мой! Я скоро приеду! Я заберу тебя, слышишь!

В самом начале парижской жизни мне пришлось пережить колоссальный стресс. Дело было так. Жили мы в предместье, в Эпине-сюр-Сен, а офис, который снимал муж, находился в центре. Тогда, в самый разгар перестройки, все занялись бизнесом. В Москве начался ремонт и реконструкция Третьяковки, в Питере тоже начались музейные преобразования, и Андре, у которого всюду были контакты, начал продавать в Россию музейное оборудование. Я пыталась ему помогать – переводить письма, делать телефонные звонки. И в один далеко не прекрасный день, посредине рабочего дня, Андре куда-то вызвали. Срочно. Он сильно торопился, нервничал и отправил меня с Даниэлем, который только уснул в коляске, домой, предварительно сунув мне деньги на поезд. Но до поезда надо еще добраться, а запутанным, сложно устроенным парижским метро я к тому времени пользоваться еще не научилась, обычно в офис и из офиса Андре возил меня на машине.