Но тихая творческая жизнь в американской глубинке вскоре кончилась по очень банальной причине. Очередной, третий по счету, супруг Каресс мистер Янг напился и стал кричать, чтобы все убирались из его дома.

Реакция на это у гостей была слабая, но когда пьяный стал угрожать, что уничтожит картины Дали, супруги перепугались, быстренько упаковали драгоценные холсты и укатили в Вашингтон.

А Нью-Йорк тем временем принимал все новых и новых беженцев из Европы, и среди них объявилось много знакомых. Приехали Андре Бре-тон, Ив Танги, Фернан Леже, Марк Шагал, Ман Рей, а также Макс Эрнст, которого тотчас по прибытии в Америку посадили в тюрьму как шпиона. Америка была в состоянии войны с Германией, и немец — чистый немец, а не еврей — показался властям подозрительным. Если бы не вмешательство Пегги Гугенхайм, влюбившейся в красавца блондина Макса, сидеть бы ему и сидеть. Вскоре они поженятся, и Эрнст, таким образом, станет мужем одной из самих богатых женщин мира и будет жить в особняке на Ист-Ривер с великолепной мастерской. Пегги была страстной собирательницей современной живописи, и она вспоминала, что в Париже приобретала картины десятками в день у мало тогда известных художников. Собранную таким образом коллекцию ей удалось вывезти из Европы в Америку, где она стала основой для музейной экспозиции Фонда имени Соломона Гугенхайма, дядюшки Пегги.

Сердобольная, опекавшая модернистов, Пегги не оставила в беде и Бре-тона, приехавшего за океан с женой и ребенком практически нищим. Она давала ему по двести долларов в месяц, чтобы он мог хоть на что-то существовать. Он и здесь не изменил своим привычкам: эмигрантские собрания с ритуальными сюрреалистическими играми, сочинение стихов и манифестов. Он пытался привить и развить здесь свой исконный правоверный сюрреализм, отличный от далианского. Ему активно помогали в этом Макс Эрнст и Марсель Дюшан, однако для американцев сюрреализм уже навечно слился с именем Сальвадора Дали, поэтому в Америке Дали мог с полным основанием говорить: «Сюрреализм — это я!» Что он и делал.

В «Дневнике одного гения» Дали пишет, что по приезде Бретона в Штаты он ему позвонил с предложением о дальнейшем сотрудничестве, и они договорились о встрече, однако в тот же вечер художник узнал, что Бре-тон вновь распространяет слухи о его якобы профашистских взглядах. Поэтому Дали на эту встречу не пошел и больше с ним тесно не общался. Эпоха их дружбы и активного сотрудничества на ниве сюрреализма завершилась. Бретон считал Дали предателем, опорочившим светлые идеалы сюрреалистической революции, ему горько было сознавать, что здесь, в Америке, Дали полностью перетянул одеяло на себя, приватизировал, можно сказать, сюрреализм, сделал источников доходов, и очень немалых. Он составил из двенадцати букв имени и фамилии нашего героя анаграмму АВИДА ДОЛЛАРС, то есть жаждущий долларов, иначе говоря, Деньголюб. Позже Бретон порвет и с Максом Эрнстом, также, по его мнению, обуржуазившимся, пригревшимся в юбках Пегги. Он так и остался на развилке дорог — сюрреализма и троцкизма, которые, несмотря на усилия Троцкого и Бретона, так и не соединились. В 1939 году они выпустили в Мехико манифест «За независимое революционное искусство» и создали Союз независимого революционного искусства, Генеральным секретарем которого стал Бретон. Однако их детище в условиях грянувшей войны оказалось мертворожденным, не способным со знаменем в руках выйти на тропу мировой революции. После убийства Троцкого, которого Бретон оплакивал, и ухода жены Жаклин патриарх европейского сюрреализма уходит в тень и теряет былое влияние. Он остался один, без семьи и близких друзей. Знакомство с голубоглазой чилийкой Эльзой в 1944 году возвращает ему вкус к жизни, и он снова начинает писать стихи.

Дали же был востребован в Америке практически во всех сферах культуры — писал картины, книги, работал в театре и кино, подвизался в области книжной графики и рекламы.

Выставки в Нью-Йорке следовали одна за другой, но самая престижная и значимая была проведена в Музее современного искусства совместно с Хоаном Миро, земляком, помогавшим ему в свое время выбраться на большую дорогу. Декоративный и солнечный сюрреализм Миро не вызвал у американских искусствоведов особых восторгов, зато творчество Дали, названное одним из критиков «двадцатью тысячами вольт раскрепощенного воображения», вызвало у американцев в очередной раз острый ажиотажный интерес. На выставке, открывшейся в ноябре 1941 года, были представлены лучшие работы, созданные Дали за последние пятнадцать лет, начиная с его любимой «Корзинки с хлебом», написанной в 1926 году, и заканчивая картинами 1940 года «Два кусочка хлеба, объясняющиеся в любви» и «Старость, юность и детство». В ретроспективе были и такие шедевры, как «Постоянство памяти», оставшийся в собрании Музея современного искусства, «Предчувствие гражданской войны», «Африканские впечатления», «Призрак сексуального влечения».

Очень важным следствием этой выставки было и то, что она была показана еще в восьми крупных городах Соединенных Штатов, жители которых сумели убедиться, что Дали не только экстравагантная личность, о чем они много знали из газет, но и гениальный живописец. Передвижной выставке сопутствовал и каталог, выпущенный тиражом в десять тысяч экземпляров.

Бретон недаром назвал Дали деньголюбом, он действительно ничем не гнушался, что сулило прибыль, — делал рекламные работы к парфюмерным изделиям, чулкам, галстукам и многому другому — не будем перечислять. Мягкие часы, насекомые, телефоны с омарами, костыли и многие другие образы из его картин перекочевали на рекламные стенды, страницы массовых изданий, киноэкраны, внедряясь таким образом в массовое сознание и становясь неотъемлемой частью американского образа жизни, точнее сказать, острой приправой.

Перебрались эти образы и на страницы проиллюстрированных Дали книг, среди которых необходимо назвать «Дон Кихота», «Макбет» и «Жизнь Бенвенуто Челлини». Некоторые исследователи, в том числе и Ян Гибсон, считают эти рисунки к книгам не творческими, но с этим нельзя согласиться. Обретя новую — графическую — форму, его прежние находки и достижения сумели обрести и новую жизнь в контексте литературного повествования, да и виртуозное мастерство Дали-рисовальщика всегда восхищает и несет эмоциональный заряд. А еще надо сказать, что живописный язык Дали, зависимый от его сверхразвитого образного мышления, в большой степени привержен описанию событий, что и замечательно «работает» в искусстве книжной иллюстрации.

Скажем немного и о его работе в театре. Накануне совместной с Миро выставки в Музее современного искусства Дали сделал костюмы и эскизы декораций для балета «Лабиринт» на музыку Франца Шуберта. Поставленный на тему античного сказания о Тезее и Ариадне на сцене «Метрополитен-опера» Леонидом Мясиным, тем самым, что ставил и «Вакханалию», балет не принес создателям громкого успеха в отличие от «Сентиментального диалога» — на тему стихотворения Поля Верлена. Постановка последнего была осуществлена на деньги маркиза де Куэваса, мужа внучки Ротшильда, балетомана, в имении которого, как помним, Дали писал роман «Тайные лики», на сцене Международного театра в Нью-Йорке осенью 1944 года. Для оформления декораций Дали позаимствовал из своей картины «Высвеченные удовольствия» сюжет с велосипедистами, едущими с камнями на головах. Композитор Пол Боулз остался очень недоволен оформлением спектакля, зато критики и публика были в восторге. «Нью-Йорк таймс» писала, что сцена расширила творческие возможности художника, дав простор его сюрреализму. Была восстановлена и «Вакханалия», но уже под первоначальным названием «Безумный Тристан».