Хенч понятия не имел о веществе Е, Кендэлл — о ревматоидном артрите, но болтая за кофе и делясь опытом, эти двое породили мысль[430]. Они решили, что стоит проверить, не вещество ли Е из надпочечников может оказаться веществом икс? Даже если нет, результаты, вероятно, окажутся занятными. Хенч набросал в блокноте план, однако потребовалось почти восемь лет, прежде чем удалось добыть достаточное для эксперимента количество вещества Е[431]. 21 сентября 1948 года двадцатидевятилетнюю женщину из Индианы с убийственным ревматоидным артритом полечили веществом Е, которое Кендэлл в конце концов приобрел у фармацевтической компании «Мерк». Через два дня женщина смогла ходить, и, чтобы отпраздновать успех, отправилась из больницы в трехдневный магазинный разгул[432].

Свою роль сыграла удача. Хенч, так получилось, угадал нужную дозу — выше, чем большинство врачей признали бы допустимой, — и применил кристаллы, оказавшиеся правильного размера, чтобы растворяться в теле с нужной скоростью[433]. Помогла удача в ненаучном смысле тоже: когда драгоценные образцы вещества Е прибыли в больницу, склянка упала на мраморный пол, но не разбилась[434].

Когда Кендэлла пригласили на встречу с пациенткой, она встала с постели и сказала: «Позвольте пожать вам руку»[435]. Химик Кендэлл с пациентами общался редко, и тот миг оказался для него необычайно важным — кульминацией восемнадцати лет работы. Хенч тоже осознавал масштабы успеха — до такой степени, что настоял на переименовании: находка стала называться соединением Н[436], и его нельзя было обсуждать по телефону — чтобы никто не выкрал это открытие[437].

В последующие несколько месяцев Хенч лечил и других пациентов. Многие привязанные к инвалидному креслу вскоре уже были на ногах. Впервые Хенч представил результаты 20 апреля 1949 года на собрании, где присутствовали почти исключительно коллеги по клинике Мэйо[438]. Слухи о том, что будет объявлено нечто грандиозное, уже поползли, публики набилось битком. Вероятно, из-за дефекта речи Хенч стал одним из первых лекторов клиники Мэйо, применившим слайды и другие визуальные материалы[439]. По тому поводу Хенч показал мерцавший цветной фильм о пациентах до и после лечения, во времена, когда почти вся кино- и фотопродукция была черно-белой, а телевидение — новинкой. Перемены в самочувствии пациентов поражали воображение, и эта запись необычайно растрогала зрителей, поскольку многие в аудитории знали пациентов лично. Фильм наградили громовыми аплодисментами еще до его завершения. После фильма Хенч взошел на кафедру и принял стоячую овацию[440]. Следом заговорил Кендэлл, он подчеркнул то, что основа новых лекарств — простая химия[441]. В 1950 году Хенч, Кендэлл и Райхштайн получили Нобелевскую премию. Никогда, ни прежде, ни потом, не присуждали Нобелевскую премию столь стремительно[442].

Теперь нам известно, что среди гормонов, производимых надпочечниками в ответ на стресс, один особенно значим для иммунной системы — кортизол[443]. Кортизол готовит организм к стрессовой ситуации, помогая настроить тело на отклик «бей-или-беги»: увеличивает концентрацию сахаров в крови, расширяет кровеносные сосуды, чтобы мышцы были готовы к мгновенному действию. Что важно, кортизол также успокаивает иммунную систему — возможно, чтобы не дать включиться воспалительному процессу или разогнаться чрезмерно, когда тело в стрессе, а еще, вероятно, потому, что в обстоятельствах «бей-или-беги» иммунный отклик не имеет первостепенной значимости, а энергия нужна на другое. В общем и целом, кортизол необычайно влиятелен в человеческом теле и воздействует на работу каждого пятого из 23 000 человеческих генов[444].

Вещество икс, соединение Е, вещество Fa, со- единение H или, точнее, вещество, которое «Мерку» удалось синтезировать, назвали кортизоном (он очень похож на кортизол; ферменты тела умеют превращать одно в другое)[445]. Оно стремительно стало самым востребованным лекарством в истории. Три года длился кортизоновый голод: компании искали способ массового производства этого вещества[446]. Но отчетливого понимания, каково его лекарственное действие, не было. То была эпоха, когда рандомизированные клинические испытания только-только вошли в обиход[447], а об устройстве иммунной системы знали мало, и потому спрос на гормон и понимание, как его применять, — в том числе дозу и то, каким пациентам он показан, — происходили из ситуативных наблюдений, слухов и случаев. Вероятно, и к лучшему, что так сложилось. Если бы кто-то предположил в наши дни, что вещество, влияющее на деятельность каждого пятого человеческого гена, может оказаться полезным лекарством, никто не воспринял бы это предположение всерьез. Показалось бы, что уж слишком это чревато неприятностями и сложно, вряд ли сработает[448].