– вполне обычная жизнь. У нас общежитие хорошее, комнаты отдельные. Многие тут и после выхода на пенсию остаются, живут. А что – привыкли, обзавелись уже хозяйством, все налажено… А на материке все заново нужно начинать.

– Не представляю, как можно всю жизнь прожить в ограниченном пространстве…

– Привыкаешь, – пожал плечами лейтенант. – Да и не так уж оно ограничено, если разобраться. Есть возможность на материк поехать – в отпуск там или просто на выходные. Хотя в чем-то вы правы: у нас тут тоже вроде как срок, только режим полегче.

До гостиницы, двухэтажного здания постройки тридцатых годов, но недавно отремонтированного, они добрались минут за десять. Макеев проводил Василису до ее номера на втором этаже и сказал, что посидит в кафе, где подают завтраки:

– Вы не торопитесь, делайте, что вам нужно. Я сегодня прикомандирован к вам, так что…

– Я быстренько в душ и приду к вам – очень кофе хочется, глаза слипаются, – призналась Василиса, закрывая за ним дверь.

Город Вольск, наши дни

Домой они возвращались молча. Ева смотрела под ноги, словно боялась запнуться о какое-то препятствие, Вадим шел рядом, не решаясь прикоснуться к ее руке или окликнуть – ему казалось, что в тот же момент Ева взмоет вверх и исчезнет, растворится.

«Но нельзя, чтобы она вот так молчала, – угрюмо думал Резников, искоса бросая взгляды на лицо Евы, которое то и дело выхватывали из сумрака лучи фонарей, освещавших тротуар. – Очень страшно, когда она вот так молчит… Как будто вынашивает какой-то план».

– Ева! – решился он наконец, и она не вздрогнула, не вскрикнула – остановилась под фонарем напротив ее подъезда и посмотрела Вадиму в глаза:

– А ты был прав, кажется… Эта девушка… Василиса… Я не представляю, как она так спокойно говорит о смерти матери… Зачем она вообще начала это дело раскручивать?

– Детская память такая штука… она фиксирует какие-то вещи и выдает их вот в такие неподходящие моменты. Вот и у Василисы так случилось. Она увидела портрет – и память ей подсунула воспоминания, которые она ни с чем не могла связать. Другая бы отмахнулась, а эта – журналистка… все ей интересно, до всего надо докопаться… вот и докопалась… – Вадим вздохнул. – Ты-то как?

– Я? – Ева пожала плечами. – Да вроде ничего… Только вот теперь думаю об этом Леониде… Знаешь, как будто теперь это для меня совсем другой человек, вовсе не тот, о ком я постоянно думала… а совсем другой – несчастный, с изломанной жизнью… и ведь я, получается, все равно к этому тоже причастна…

– Так, стоп! – решительно оборвал Вадим. – Мы уже выяснили, что твоей вины в этом нет. Ты такая же жертва сложившихся обстоятельств. Просто вспомни, какая ты была тогда… Я тебя застал спустя пять лет, и ты представляла собой то еще… – Он покачал головой. – И я могу догадаться, что было сразу, до того, как тебя начали накачивать препаратами, как танк горючим… Что ты могла соображать в тот момент? На тебя давил этот следователь – как ты могла ему сопротивляться? Так что прекрати.

– Да, наверное, – отозвалась Ева, думая о чем-то своем. – Знаешь, Вадим, а вот теперь я могла бы с ним встретиться… ну, с тем, кто на самом деле… Теперь я бы его не боялась.

– Подозреваю, что тебе это все еще предстоит, – вздохнул Резников, понимая, что очную ставку с новым подозреваемым ей непременно организуют. – Но ведь я могу дать справку, что ты…

– А не надо! – заявила вдруг Ева. – Если вызовут, я поеду и опознаю его. Но только… – Она опустила голову и пробормотала: – Только если ты поедешь со мной… Я с тобой вообще ничего не боюсь больше. Мы идем бегать завтра? – неожиданно совсем другим тоном спросила она, и Вадим, растерявшись, кивнул. – Прекрасно. Тогда в парке, в семь?

– Ева… может, не надо… – начал он, но она приложила палец к его губам:

– Тс-с! А то передумаю. До завтра, Вадим! – Она неожиданно чмокнула его в щеку и сорвалась с места, побежала к подъезду, на ходу вынимая из кармана пальто ключи.

Москва, наши дни

Иванютин приехал к вечеру, когда Тимофей успел изрядно охмелеть. Теперь он плавал в бассейне в подвале дома, стараясь выгнать хмель и начать нормально соображать. Впустила полковника пришедшая как раз сегодня для уборки домработница, сообщила, что хозяин плавает, и Иванютин, бывавший в этом доме не раз, направился в подвал.

– Ну, ты даешь, Тимоха! – захохотал он, спустившись к бассейну, и его смех разнесся в просторном гулком помещении. – Хотя… у тебя есть повод, чтобы так надраться.

Полковник опустился в шезлонг на бортике, расстегнул китель, снял галстук.

– Присоединяйся! – махнул рукой развалившийся на воде Тимофей. – Или хочешь – в сауну зайди сперва, я включил, там, наверное, горячо уже.

В сауну Иванютин не пошел, но в бассейн нырнул, проплыл туда-обратно, уцепился за борт и протянул руку к бутылке на подносе:

– Не возражаешь, надеюсь?

Тимофей все еще пьяно махнул рукой:

– Наливай… а я, пожалуй, больше не буду…

– Да и так, куда уже… – заметил со смехом полковник, опрокидывая рюмку в рот. – Короче, Тимоха, ты, похоже, здорово влип с этим старым делом.

– Это почему еще?

– А я пробил твою подругу. И знаешь, какую фамилию носила девушка при рождении?

– Что значит «при рождении», она не была замужем…

– Не была, – кивнул Иванютин, наливая себе еще. – Но сейчас она носит фамилию матери. А изначально она – Вознесенская Людмила Витальевна, уроженка города Вольска. Отец – Вознесенский Виталий Леонидович, бывший заместитель директора завода «Прибормаш», мать – Вознесенская Елена Николаевна, в девичестве Пестова, а вот брат… – Иванютин выразительно посмотрел на Тимофея. – Сам допрешь или сказать?

– Не надо, – скривился Тимофей, – это многое объясняет… Вот только как… как вообще такое могло получиться?

– Да охотилась она на тебя. Потому и фамилию сменила, чтобы ты не заподозрил. А ты с чего вдруг сейчас этим вопросом задался? Случилось что?

– Нет, – отмахнулся Тимофей, не желая посвящать полковника в историю со вскрытым сейфом. – А ты, случайно, отца ее не пробивал, где он теперь?

– На кладбище в Архангельске. Умер восемь лет назад от обширного инфаркта.

Тимофей сжал пальцами переносицу и зажмурился. Надо же… и как у Милки хватило выдержки столько лет скрывать от него правду о себе? Хотя… положа руку на сердце, не так уж он интересовался ее прошлым. Да он вообще мало чем интересовался, кроме собственной персоны,