Старинные часы пробили один раз, и укоряющий призрак разгневанного отца исчез, оставив Хоука наедине со страхом, который поселился в его душе с тех пор, как он понял, что все сильнее привязывается к Белинде. Он смотрел на язычок пламени свечи и размышлял.

«Я не могу обращаться с ней как с усладой, — думал он. — Но приходится». И он знал, что так и будет. Он скривил губы в горькой усмешке. Единственное, что ему остается, — это упасть к ее ногам и признаться звезде полусвета, что он превратился в ее раба.

В Лестершире, в этой спокойной холмистой сельской местности, находился небольшой городок Мелтон-Моубрей, где каждый день останавливалась почтовая карета, а по воскресным дням устраивался базар. И каждый день шустрый мальчишка лет десяти, напустив на себя важный вид, здоровался с добродушным почтовым кучером и принимал от него правительственную почту для своего хозяина, а также ежедневную газету «Лондон тайме», которую тот читал.

После этого мальчишка отправлялся обратно пешком по дороге, вьющейся по зеленым лужайкам и огибающей невысокие холмы, и через час пути перед ним на одном из холмов появлялась островерхая черепичная крыша величественного помещичьего дома. Поднявшись на вершину холма, мальчик останавливался передохнуть. Но он не мог позволить себе долгой передышки, потому что графу Колдфеллу не терпелось получить свою газету.

Поправив на плече кожаную сумку с почтой и газетой, мальчик прищурился от солнца. Издали ему было видно, что каменщики и плотники все еще работают на лесах, приводя в порядок восточное крыло дома, сгоревшее незадолго до того, как рыжеволосая красавица графиня утонула в пруду.

Бедный старый хозяин, подумал мальчик, заметив, как его светлость, опираясь на трость, бродит возле дома, проверяя, насколько продвинулись ремонтные работы.

Мальчик-почтальон побрел к дому. Добрый старый граф, увидев его, погладил по волосам и улыбнулся, взяв газету.

Сунув под мышку сегодняшний выпуск газеты, Колдфелл направился в свой кабинет, закрыл за собой дверь и поставил трость к стене. Вставив в глаз монокль, он начал с мрачным нетерпением просматривать газету в поисках сообщения о смерти Долфа. Но вот он разочарованно отбросил газету в сторону, нахмурился, и монокль упал ему на колени.

Ничего.

— Проклятие, Хоуксклиф, чего же вы ждете? — злобно пробормотал он.

Роберт обещал отомстить за Люси и уничтожить Долфа, но, с тех пор как Колдфелл уехал в свое поместье, герцог не сделал ничего — только шатался по Лондону под ручку со своей новой шикарной любовницей. Граф прекрасно понимал, что Хоуксклифу после смерти Люси нужно утешиться с какой-нибудь женщиной. И все же ему это не нравилось. Герцогу, пожалуй, пора напомнить о его обещании. И Колдфелл решил в ближайшие дни вернуться в Лондон, чтобы побывать на вечере, который устраивала для своего покровителя красавица куртизанка. Тогда-то он сможет собственными глазами увидеть, что происходит между ней и человеком, которого он уже давно мысленно определил себе в зятья.

Лето шло, и Долф Брекинридж погружался в такое уныние и меланхолию, о которых до сих пор и не подозревал.

Он часами сидел у окна в эркере своего клуба, тупо уставившись на украшения в честь победы. Казалось, украшения эти насмехаются над его поражением. Она никогда не станет его женой.

Залпом опорожнив стакан эля, он вышел на улицу, чтобы хоть как-то развеяться. Заметив в окне портновской мастерской Белинду, примерявшую красивые платья, он остановился и стал смотреть на нее. «Я ее ненавижу. Я ее хочу. Она мне нужна. Проклятие, что за обмен имел в виду Хоуксклиф в тот вечер в Воксхолле?»

Швырнув на мостовую окурок сигары, он усмехнулся и дернул поводья. Он бесцельно кружил по лондонским улицам, словно пытался таким образом избавиться от наваждения. Почему он не может ее забыть? Он и сам не понимал, почему она так мучит его, почему так злит. Или это судьба, или — об этом он боялся думать — у него неладно с головой.

Он объехал все места, где когда-то она торговала апельсинами, и даже навестил ветхий домишко, где она снимала комнату.

Покинув окрестности Сити, он повернул к Айлингтону и вскоре оказался на аккуратной, обсаженной деревьями аллее, в конце которой находился «Пансион миссис Холл для благородных девиц», где когда-то служила Белинда. Долф придумал, как прибрать к рукам Хоуксклифа — если только он отважится на это.

Пансион располагался неподалеку от маленькой старинной деревушки, но не контактировал с ней, точно богатая наследница, случайно оказавшаяся за одним столом с бедными родственниками. Долф в течение месяца приезжал сюда повидать Бел и знал, когда воспитанниц выпускают погулять.

От кучки лавок и паба скромное кирпичное здание отделялось зеленым полем, некогда бывшим общинным выгоном, а теперь засаженное цветами и превращенное в уютное место для прогулок. В середине поля был устроен небольшой пруд, где обитала стая гусей, несколько уток и один величественный лебедь, гордо созерцающий свое отражение в воде. Воспитанницам нравилось кормить водоплавающих птиц.

Долф остановил фаэтон на краю лужайки и спрыгнул на землю, поручив лошадей заботам затюканного грума. Взглянув на карманные часы, он неторопливо направился по мощеной деревенской улочке к пекарне. Купив буханку хлеба, Долф вышел на слепящее солнце и не спеша побрел к пруду покормить уток; при этом вид у него был как у человека, занятого своим делом.

Наклонившись, чтобы бросить птицам хлебные крошки, он услышал, как в пансионе прозвенел звонок на перемену. Жестокая улыбка раздвинула его губы. Сегодня он приманит свою добычу настолько близко, что она обязательно заговорит с ним. Он это предчувствовал.

Долф слышал, как у него за спиной посмеиваются и болтают ученицы, чинно спускаясь по ступенькам, потому что пришло время для ежедневной прогулки. Он медленно распрямился и оглянулся.

Болтая с жеманным, изысканным кокетством, пансионерки, одетые в девственно-белые платья, проследовали по дорожке, ведущей к пруду, туда, где находился Долф. Их бьшо около тридцати. Он окинул их взглядом знатока и остановился на юной красавице, выделяющейся из толпы, как лебедь среди уток.

Леди Джасинда Найт, бесценная сестрица Хоуксклифа. Что ж, это прекрасный способ дать понять Хоуксклифу, что с Долфом Брекинриджем шутить не следует.

На некоторых барышнях красовались шляпки, у других волосы были заплетены в косы и закручены в кольцо; у Джасинды же буйные золотые завитки парили, точно облако, вокруг ее лица, похожего на румяное яблоко. Это была свежая, дерзкая, рано развившаяся озорница с высокими скулами и сверкающими карими глазами, страстность которых подчеркивал миндалевидный разрез. Она смеялась чаще и громче остальных, постоянно была в движении и, казалось, пританцовывала при ходьбе. Ей было шестнадцать, самое большее — семнадцать лет, тело у нее было гибкое и грациозное, как у нимфы, что лишь подчеркивало ее облик веселой шалуньи.