А затем настал день, когда белого ворона сморила усталость, и он уснул, засунув голову под крыло. Небо над головой расчистилось, на нем засияло непривычно красное солнце. В этот день мы покинули Новгород и отправились в плавание по Волчьему морю.

Выстроившаяся на площади кучка моих побратимов выглядела жалким подобием княжеской дружины. Хотя… это надо еще разобраться, кто чьим подобием являлся. Все, что умели делать суровые новгородцы, добрые норманны из наших северных виков сделали бы вдвое лучше. При условии, конечно, что им бы захотелось это делать.

Поутру Владимир надумал устроить смотр своим людям. Сегодня он весь искрился золотом и серебром, как и пристало юному князю. С нарядной саблей на боку Владимир, подобно маленькому желудю, восседал на спине слишком высокого вороного жеребца. Так что мне — дабы не ударить в грязь лицом — тоже пришлось вырядиться в свои лучшие одежки, нацепить проклятый рунный меч и прогуляться перед строем побратимов.

А вокруг шумело обычное новгородское многолюдье. Туда и сюда сновали бородатые мужики и розовощекие молодки, скрипели телеги, цокали копытами крепенькие лошадки и оставляли кучи дымящегося навоза на свежевыметенных дощатых мостовых. Надо признаться: в тот миг я больше, чем когда-либо, ощущал себя ярлом.

Я смотрел на свое воинство и думал: «А они не так уж плохо выглядят — эти мои побратимы». Можно сказать, совсем неплохо… При том, что последние несколько дней парни пили не просыхая — благо денег хватало после набега на Клерконов лагерь — и практически не вылезали из постелей новгородских шлюх. Некоторые даже умудрились сэкономить пару-тройку золотых монет и прикупить кое-что из одежды для похода в степь.

Вон стоит мой друг Квасир. На нем новая стеганая куртка с хлопковой набивкой, так называемый акетон. Знаю, звучит несколько странно, но что поделать? Ну, не дается нам, северянам, серкландское словечко al-qutn, которым они именуют свой хлопок.

Опытные викинги давно уже осознали пользу поддоспешника. Правда, раньше мы, как правило, обходились тремя шерстяными туниками, надетыми одна поверх другой. А затем увидали миклагардских воинов в таких вот тюркских одежках, ну, и оценили, конечно. Действительно, хороший акетон не только дает дополнительную защиту от вражеских стрел и смягчает прямой удар мечом, который иначе помнет тебе все ребра. Он еще и согревает воина в холодную погоду — такую, как сейчас.

Рядом с Квасиром стоял Ламби Пай по прозвищу Павлин — совсем еще молодой и безбородый. Он трясся от холода в новых шелковых штанах в красно-белую полоску. На голове у Пая была дурацкая шапка, отороченная длинным козьим мехом. Впрочем, ей было далеко до головного убора Финна. Тот не расставался со штормовой шляпой Ивара — старой, потерявшей всякую форму, которая держалась на голове лишь благодаря вадмалевым завязкам. Ну, что ж… по крайней мере она надежно прикрывала единственное Финново ухо.

Я еще раз окинул взором строй побратимов: Клепп Спаки, Онунд Хнуфа, Финнлейт Ирландец, Бьельви (которого мы зовем Лайкнир, то есть Лекарь, поскольку он обладает некоторыми навыками в этой области), Гирт Стейнбродир (этот весь укутан в меха, отчего еще больше походил на ручного ярмарочного медведя) и остальные. Отличные норманны, только чуток замерзшие… У всех дыхание вырывалось клубами пара, все перетаптывались на месте и прятали озябшие пальцы под плащами или туниками. И, тем не менее, радостно улыбались своему ярлу. Исключение составлял лишь Иона Асанес — тот выглядел кислее свернувшегося молока и сумрачно глазел на меня из-под густых черных ресниц.

Я приметил Гизура и Рыжего Ньяля, кивнул в ответ на приветствие Хаука Торопыги. За их спинами маячили Торгунна и Тордис. Обе были замотаны в меховые накидки и шерстяные шарфы — так, что лишь одни глаза выглядывали, и этими глазами они следили за мной. Под ногами у них вертелись наши борзые. Вот уж кому холод был нипочем! Собаки явно радовались солнечному деньку, хотя, по мне, сегодняшнее солнышко лишь светило и совсем не дарило тепла.

Я смотрел на своих побратимов, и на языке у меня вертелись совсем не те слова, которых они ждали. Мне хотелось сказать, что все это одна большая глупость… а также напомнить о наших товарищах, сложивших голову в прежнем походе. Однако какой смысл говорить о том, что и так всем известно? Нынешние новобранцы неоднократно слышали рассказы тех, кому посчастливилось уцелеть шесть лет назад. И, тем не менее, все рвались в этот самоубийственный поход. Людей манила гора серебра, сиявшая перед их мысленным взором. Да уж, Одноглазый бог позаботился создать достойный крючок для нас. Клянемся на кости, крови и железе… Та старая клятва всех нас вытащила на заснеженные просторы русской степи.

Итак, длинной извивающейся колонной прошествовали мы под высокими городскими воротами. В нашем караване были сани и повозки с запряженными в них лошадями, множество мужчин и парней, а также сопровождавшие их женщины, рабы… и один подневольный христианский священник.

Наши юные предводители двигались в середине колонны. Рядом с ними маячили громоздкие фигуры наставников — Добрыни и Сигурда — в окружении избранных дружинников. Воины ехали верхом, в полном боевом облачении. Сверкали на солнце металлические шлемы, трепыхались на ветру флажки и вымпелы. Эта часть дружины задавала скорость всему каравану: они без зазрения совести напирали на возниц и пеших траллов, и тем — хочешь не хочешь — приходилось поспешать. Мне бросилось в глаза, что среди возниц много бывших Клерконовых хирдманнов. Вот ведь насколько велик соблазн! Призрачный блеск далекого серебра заставил этих людей унизиться до положения наемников, чье положение в обозе немногим лучше рабов.

Я дал себе слово приглядывать за ними в пути — вдруг в этой толпе сыщутся неведомые мстители? Хоть я и не верил в их преданность бывшему ярлу (не тем человеком был Клеркон, чтобы его беззаветно любили), все же не стоило забывать, что мы натворили на острове Сварти.

Разумная предосторожность… Но, увы, я начисто забыл о ней уже через неделю, когда зимняя степь сомкнула свои ледяные клыки у нас на горле.

Снег шел днем и ночью. Если же на время и прекращался, то лишь для того, чтоб мы могли в полной мере ощутить силу порывистого, студеного ветра. Затем — когда мы уже не чувствовали ни рук, ни ног — снова начиналась пурга. И снег был какой-то противный — сухой, мелкий и упорный. Стоило нам остановиться на привал, и он собирался в сугробы, которые высокими кучами окружали пятачок умирающего кострища.

Уж не знаю, как так получалось, но, куда бы мы ни шли, мело всегда в лицо. Этот проклятый снег — мелкий, словно мука из ручной мельницы — безостановочно сыпался из свинцовых туч, поземкой стелился вдоль земли, набивался в нос и уши и мгновенно заносил ноги, стоило хоть на мгновение остановиться. В результате ты уже не мог шагать обычным образом, а едва волочил ноги, пропахивая глубокие борозды в снежном покрове. Тем не менее, когда я на минутку приостановился и обернулся, чтобы хоть немного очистить глаза от налипшего снега, то не обнаружил собственных следов. Позади все было гладко и белым-бело. Казалось, будто степь хочет изгладить всякие воспоминания о непрошеных гостях.