Зачарованные слушатели затаили дыхание. В наступившей тишине Олав заключил:

— Если уж ты очутился по уши в дерьме — сидишь в тепле и безопасности, — так и сиди себе тихо. Помни, что все может обернуться к худшему.

Ответом был дружный смех. Смеялись все долго и чистосердечно, ибо это была отличная история с неожиданным концом. Правда, Квасир, отсмеявшись, заметил: не очень-то хорошо, когда твое имя поминают в связи с такой историей. Мол, примета дурная. Олав в ответ лишь улыбнулся — будто ему было известно больше, чем он рассказал. А после того тихо подошел ко мне и пристроился рядом.

— Здесь есть люди, за которыми нужен глаз да глаз, — сказал он без тени улыбки. — Я имею в виду шайку Клеркона. Особенно одного из них по имени Квельдульв…

Я подозревал, что у мальчика имеются особые причины ненавидеть этого Квельдульва. Но даже если и так… К подобному предостережению следовало отнестись с должным вниманием. Я и сам обратил внимание, что бывшие Клерконовы хирдманны держатся особняком. На привалах они разводили собственный костер, и Мартин, как правило, устраивался вместе с ними. Честно говоря, меня это устраивало, поскольку я не имел желания общаться со вчерашними врагами. Но сейчас, после слов Олава, тревога закралась в мою душу.

Я пытался гнать от себя неприятные мысли. Ну, что они могут нам сделать? В этой жуткой заснеженной степи мы все должны держаться друг друга. Тут никто не выживет в одиночку, повторял я, как заклинание. И в конце концов мне удалось убедить себя.

На следующее утро мы обнаружили двух ездовых лошадей замерзшими насмерть. Глаза их превратились в ледышки, а тела были холодными и твердыми как камень. Мы даже не смогли снять с них шкуры, пришлось бросить трупы как есть.

Наш караван потащился дальше. Люди с трудом шли, оскальзываясь на замерзшей траве, проваливаясь в снежные сугробы, покрытые ледяной коркой. К концу второго дня пали еще несколько лошадей. Все они были чистопородными скакунами, не приспособленными к суровым условиям зимней степи. Затем настал черед людей.

Как-то раз к Бьельви Лекарю явились четверо разведчиков — все из бывшей Клерконовой команды — и попросили помощи. Накануне они целый день провели в степи, результатом чего стали почерневшие пальцы на ногах и кончики носов.

Онунд Хнуфа, который раньше уже сталкивался с таким, объяснил, что это последствия обморожения.

— Мороз сжирает живую плоть, — сказал он. — То, что почернело, уже мертвое изнутри. И оно будет распространяться дальше. Вот так люди и помирают… Единственное лечение — как можно скорее отсечь обмороженную плоть.

Меньше всех пострадал тот самый страшный Квельдульв, о котором говорил Олав. Он согласился отрезать почерневшие кончики трех пальцев и благополучно пережил лечение. Двум другим повезло меньше — оба умерли на следующий день после лечения Бьельви. Оно и немудрено: одному пришлось отнять целую ступню, а второму — большую часть пальцев на ногах. Последний успел перед смертью рассказать, что видел в степи дымы от кострищ. Не более дня пути, сказал он. И с горькой усмешкой добавил: «Для человека с двумя здоровыми ногами».

Последний из четверки разведчиков — которому пришлось отрезать мочку уха и почти весь нос — ничего не говорил, а только стонал и жаловался на горькую судьбу. Впрочем, особой жалости он ни у кого не вызывал.

— Сам виноват, — сурово выговорил Онунд. — Надо было меньше денег тратить на новгородских шлюх, а больше — на шерсть и меха. Тебе-то хоть хватило ума приобрести пару шерстяных носков. А твои дружки и вовсе бегали в сапогах на босу ногу. Вот и результат…

— Не слишком-то мудро вы распорядились денежками ярла Орма, — усмехнулся Гирт, притоптывая обутыми в теплые сапоги ногами.

При этих словах отиравшиеся поблизости Клерконовы хирдманны многозначительно переглянулись. Я отметил это, но позже, когда мы наконец-то вышли к маленькой степной деревушке, как-то позабыл. И дорого мне обошлась моя забывчивость.

Русы между собой именовали деревню городищем, и я сначала было подумал, что это ее название. Однако потом выяснилось, что так они называют любое укрепленное поселение в степи. Должно быть, летом это приятное местечко. Домики были разбросаны по берегам неширокой речушки, которая лениво катила свои воды меж пологих, поросших плакучими ивами берегов. Сейчас же от деревьев остались лишь черные остовы, а речка превратилась в серебристую ленту, ослепительно блестевшую на фоне заснеженных просторов.

На дальнем берегу виднелась обширная ровная пустошь, утыканная травянистыми кочками. Очевидно, раньше там располагалось болото. Над землей стелился голубоватый туман.

Деревушка не имела тына. Вместо того она была обсажена деревьями, у подножия которых сейчас скопились изрядные сугробы. Наверное, летом вокруг простирались поля, засеянные подсолнечником, ячменем и коноплей. Вокруг болота наверняка стояли заросли зеленой осоки. Сейчас все превратилось в заснеженные пустыри с торчавшей кое-где пожухлой травой.

Сама деревушка представляла собой скопление домишек, низко утопленных в земле — в попытке обмануть и летнюю жару, и зимние морозы. В промежутках между домами опять же стояли ивы, и мы сначала подумали, что их специально насадили. Однако один из хазар объяснил, что изначально это были изгороди. Просто земля здесь настолько плодородная, что достаточно воткнуть в нее палку, и через пару лет та зазеленеет и пустит побеги.

Посреди деревни торчала обледеневшая колокольня, рядом притулилась пивоварня и еще какие-то хозяйственные постройки. По окраинам располагались многочисленные кузни, ибо местные жители — поляне, как их называют — слывут искусными кузнецами и кормятся изготовлением боевых мечей. Судя по всему, в прошлом местечко немало настрадалось от набегов хазар — мы заметили остатки земляного вала вокруг деревни. Позже, после славной победы Святослава, надобность в защитных укреплениях отпала, и теперь от них мало что сохранилось. Как бы не пришлось заново возводить частокол, подумалось мне. Ведь теперь, со смертью киевского князя, многое изменится. И кто знает, какая новая неведомая угроза придет со стороны Степи.

Уже на подъезде мы услышали колокольный звон, и все городище пришло в движение. До нас доносились громкие мужские крики и женские причитания, которым вторил детский плач.

Воевода Сигурд выступил вперед и воззвал к жителям деревни. Не слишком разумный поступок, на мой взгляд. Ибо Сигурд с его серебряным носом производил устрашающее впечатление. От соприкосновения с металлом кожа у него на лице побагровела, а местами и посинела. В результате сейчас новгородский воевода сильно смахивал на восставшего из могилы мертвеца. Лично я при виде такой образины поспешил бы закрыть двери на все запоры и глаз бы на улицу не казал.

Однако местные поляне хорошо знали Сигурда Меченого и перечить ему не посмели. Вскоре ворота отворились, и мы въехали на главную деревенскую площадь. Навстречу нам вышел старейшина — пожилой человек с непокрытой головой и лицом столь же плоским, как заснеженная степь. Причитания тем временем не смолкали, да и на челе старца лежала ощутимая тень тревоги.