Время шло, и день за днем, неделя за неделей видения и сны приходили все чаще и становились все таинственнее и глубже. Теперь они уже занимали большую часть дня. Мы наблюдали, как Бхагаванди погружалась в восторженный транс; невидящие глаза ее иногда закрывались, иногда оставались открытыми; на лице блуждала слабая загадочная улыбка. Когда сестры подходили к ней с вопросами, она тут же отзывалась, дружелюбно и здраво, но даже самые трезвомыслящие сотрудники госпиталя чувствовали, что она находится в другом мире, и тревожить ее не стоит. Я разделял это чувство и, несмотря на профессиональный интерес, о снах не заговаривал. Только однажды я спросил:

– Бхагаванди, что с тобой происходит?

– Я умираю, – ответила она. – Я на пути домой – туда, откуда пришла. Это можно назвать возвращением.

Прошла еще неделя, и Бхагаванди перестала отзываться на внешние события, полностью погрузившись в мир сновидений. Глаза ее уже не открывались, но лицо светилось все той же слабой, счастливой улыбкой. «Она возвращается, – говорили все вокруг. – Еще немного, и она будет дома!» Через три дня она умерла – но, может быть, лучше сказать, что она наконец добралась до Индии.

Стивен Д., двадцати двух лет, студент-медик, наркоман (кокаин, PCP, амфетамины). Однажды ночью – яркий сон: он – собака в бесконечно богатом, «говорящем» мире запахов. («Счастливый дух воды, отважный запах камня»). Проснувшись, обнаруживает себя именно в этом мире («Словно все вокруг раньше было черно-белым – и вдруг стало цветным»).

У него и в самом деле обострилось цветное зрение («Десятки оттенков коричневого там, где раньше был один. Мои книги в кожаных переплетах – каждая стала своего особого цвета, не спутаешь, а ведь были все одинаковые»). Усилилось также образное восприятие и зрительная память («Никогда не умел рисовать, ничего не мог представить в уме. Теперь – словно волшебный фонарь в голове. Воображаемый объект проецирую на бумагу как на экран и просто обрисовываю контуры. Вдруг научился делать точные анатомические рисунки»). Но главное – запахи, которые изменили весь мир («Мне снилось, что я собака, – обонятельный сон, – и я проснулся в пахучем, душистом мире. Все другие чувства, пусть обостренные, ничто перед чутьем»). Он дрожал, почти высунув язык; в нем проснулось странное чувство возвращения в полузабытый, давно оставленный мир[96].

– Я забежал в парфюмерную лавку, – продолжал он свой рассказ. – Никогда раньше запахов не различал, а тут мгновенно узнавал все. Каждый из них уникален, в каждом – свой характер, своя история, целая вселенная.

Оказалось, что он чуял всех своих знакомых:

– В клинике я обнюхивал все по-собачьи, и стоило мне потянуть носом воздух, как я не глядя узнавал два десятка пациентов, находившихся в помещении. У каждого – своя обонятельная физиономия, свое составленное из запахов лицо, гораздо более живое, волнующее, дурманящее, чем обычные видимые лица.

Ему удавалось, как собаке, учуять даже эмоции – страх, удовлетворение, сексуальное возбуждение… Всякая улица, всякий магазин обладали своим ароматом – по запахам он мог вслепую безошибочно ориентироваться в Нью-Йорке.

Его постоянно тянуло все трогать и обнюхивать («Только на ощупь и на нюх вещи по-настоящему реальны»), но на людях приходилось сдерживаться. Эротические запахи кружили ему голову, но не более, чем все остальные – например, ароматы еды. Обонятельное наслаждение ощущалось так же остро, как и отвращение, однако не в удовольствиях было дело. Он открывал новую эстетику, новую систему ценностей, новый смысл.

– Это был мир бесконечной конкретности, мир непосредственно данного, – продолжал он. – Я с головой погружался в океан реальности.

Он всегда ценил в себе интеллект и был склонен к умозрительным рассуждениям, – теперь же любая мысль и категория казались ему слишком вычурными и надуманными по сравнению с неотразимой непосредственностью ощущений.

Через три недели все внезапно прошло. Ушли запахи, все чувства вернулись к норме. Со смесью облегчения и горечи Стивен возвратился в старый невзрачный мир выцветших переживаний, умозрений, абстракций.

– Я опять такой, как раньше, – сказал он. – Это хорошо, конечно, но есть ощущение огромной утраты. Теперь понятно, чем мы жертвуем во имя цивилизации, от чего нужно отказаться, чтобы стать человеком. И все-таки это древнее, примитивное нам тоже необходимо.

С тех пор прошло шестнадцать лет. Студенческие годы, наркотики – в далеком прошлом. Ничего похожего на этот эпизод не повторилось. Д. стал процветающим врачом-терапевтом, живет и работает в Нью-Йорке. Мы друзья и коллеги. Он ни о чем не жалеет, но иногда с тоской вспоминает о случившемся.

– Эти запахи, этот благоуханный край! – восклицает он. – Какие ароматы, какая могучая жизнь! Словно путешествие в другой мир, мир чистых восприятий, огромный, одушевленный, самодостаточный. Эх, если б только можно было время от времени пробираться туда и снова превращаться в собаку!

Фрейд неоднократно подчеркивал, что слабое обоняние человека является результатом роста и воспитания: когда ребенок начинает ходить и минует примитивный этап прегенитального сексуального развития, чутье подавляется. Это подтверждается тем, что особое, часто патологическое усиление обоняния наблюдается иногда при парафилии[97], фетишизме и сходных извращениях и регрессиях[98]. Однако растормаживание, случившееся со Стивеном, было гораздо более общего типа. Оно, конечно, привело к перевозбуждению (скорее всего из-за вызванного наркотиками избытка дофамина в мозгу), но не имело особого отношения ни к сексуальности, ни к регрессии. Подобное чрезмерное усиление обоняния иногда наступает при других типах связанного с дофамином перевозбуждения – например, у некоторых постэнцефалитных пациентов на L-дофе и у больных с синдромом Туретта.