Все прятали от нее глаза.

– Позволь мне сказать тебе кое-что, Крис. Да. Я знала. Но когда об этом не говорилось, я, хотя и знала, что это правда, еще как-то могла жить с этим. Ты сделал это реальным. Овеществил. Теперь это реальная вещь, и я не могу с этим жить.

Ким встала и схватила сумочку. Майк тоже встал, но она жестом остановила его:

– Нет, Майк, оставь. Не ходи за мной. Не будем уподобляться им, играть в эти глупые игры.

Майк увидел ее глаза и понял, что не стоит пытаться идти за ней. Она сбежала по ступенькам на улицу. Один из вошедших в раж танцоров грохнул тарелку о мостовую, за ним другой.

Крис, безнадежно пьяный, плакал, уткнувшись в ладони. Никки встала и тронула руку Майка.

– Я пойду за ней, – сказала она.

Окружающие начали с любопытством оглядываться на их столик. Майк с вызовом посмотрел на них. Они отвернулись и сделали вид, что продолжают беседу. У него тоже мелькнула мысль скинуть Криса с крыши; но он решил, что, возможно, именно этого Крису и хочется.

Никки протиснулась сквозь толпу танцующих во дворе и выбежала на улицу вслед за Ким. Спросила нескольких туристов, не видели ли они ее; но те не понимали, о чем она спрашивает. Подвернув каблук на булыжниках мостовой, она, прихрамывая, поплелась на деревенскую площадь и остановилась у колонки возле церкви Девы Непорочной. Из крана сочилась тонкая струйка воды, и она попыталась завернуть его поплотней, но вентиль разболтался, и вода продолжала подтекать. Она хотела заглянуть в церковь, чувствуя – Ким может быть там просто потому, что ей больше некуда было бежать. Но сомневалась. Один священник уже высказал ей порицание за то, что она вошла в греческую православную церковь в шортах: словно лучшее в женском теле было чем-то отвратительным. А сейчас у нее были открыты не только ноги, но и руки, и плечи.

Потоптавшись у двери, она все-таки вошла.

Мягкое сияние единственной свечи на алтаре освещало внутренность церкви. Ким сидела на скамье у стены, глядя на свечу. Она почувствовала присутствие Никки, но не повернула головы.

Никки остановилась в середине церкви, и ее внимание привлек глаз, изображенный над алтарем. На какое-то мгновение он пригвоздил ее к месту. Пламя свечи коротко метнулось, оживив его. Она обхватила плечи руками. Под этим взглядом она чувствовала себя голой, готова была провалиться сквозь землю. Пронзительный взгляд пробежал по ее обнаженным бокам, коротенькой юбочке. От него веяло холодом, пронзающим насквозь, до костей. Ее охватила дрожь.

Усилием воли она оторвалась от глаза над алтарем и подошла к Ким, смиренно пристроилась рядом, не говоря ни слова. Чуть погодя Ким сказала:

– Слабый идет к стене. Знаешь, откуда пошло это выражение? Оно родилось в те времена, когда наши Церкви были как эта и сидеть можно было единственно на скамьях у стены. Старики и хворые не могли выстоять долгую службу, и, хотя у стены темно, им приходилось идти туда, чтобы сесть.

Никки молчала.

– Иногда я спрашиваю себя, кого считать слабым, кого сильным, – продолжала Ким. – Сильные – это те, кто берут что хотят? Или те, кто отдают себя? Понимаешь, все не так просто, как говорит нам священник. Я хочу сказать – откуда мне знать, какие искушения тебя одолевают? Мы не можем быть одинаковыми. У меня может быть сильней воля; но опять-таки, может, просто мои желания намного слабей. Так это или нет, мы никогда не узнаем. Ты веришь в Бога?

– Нет, – ответила Никки.

– Я тоже. А вот Майк верит: он человек верующий до мозга костей. Но, с другой стороны, я верю во что-то еще. Возможно, в Богиню. Но это не какой-то там теоретический феминистский ответ Богу. Я даже сама не знаю, что это, какая Богиня. Но она намного страшней Бога. Вытворяет чудеса просто так, без цели. Богиня-потаскуха. У которой прелюбодеяние вызывает улыбку. Да, одобряет прелюбодеяние, но не предательство по отношению к подруге. Это слишком сокровенно, Никки.

– Майк любит тебя. Меня он не любит.

– Знаю. Из нас четверых мне больше всего жалко Майка. Он не знает, почему ты пошла на это. Мне случалось оказываться наедине с мужчинами, все совершенно невинно, и вдруг тебя обдает какая-то волна или призывный запах, и нечто вроде ангела – не демона-искусителя – шепчет на ухо: «Сделай это», и ты думаешь: «Да» – но все же они никогда этого не чувствовали. И опять-таки, потому ли, что я сильная, или потому, что мои желания слабые? Во всяком случае, я выстояла – дала желанию угаснуть. Но Майк не понимает, что ты допустила это не из-за неудержимой страсти к нему, а из зависти ко мне.

Никки посмотрела на всевидящий глаз.

– Это так, – сказала Ким. – Видишь, я умней тебя.

Никки плакала:

– Это просто секс, Ким. Майк любит тебя. Просто секс. Из-за этого мы все оказались в дурацком положении.

Она попыталась схватить ее за руку, но Ким презрительно отдернула руку. Потом встала:

– Когда ты сделала это, ты выпустила кое-что из бутылки, Никки, и теперь его обратно не загонишь. Отправляйся домой. Возвращайся в Англию.

Ее шаги простучали по каменному полу, и, не успело затихнуть их эхо, Ким уже не было в церкви. Никки еще долго сидела одна. Она знала, что навсегда лишилась дружбы Ким, что нет пути назад. Живот свело позывом к рвоте, но даже та отказала ей в возможности получить облегчение, исторгнув вину. Ее тошнило самою собой. Она чувствовала, что ее окутала тьма.

Шло время, а она продолжала сидеть. Слова Ким жгли ее сильней, чем все, что мог бы сказать Крис; даже сильней, чем то, что Майк отверг ее. Она была в отчаянии. Вдруг потянуло холодком, словно от сквозняка, заставив ее очнуться. Никки вздрогнула, напряглась. Потом резко встала. «Просто кто-то вошел в церковь», – пронеслась мысль.

Она нервно огляделась вокруг. Свеча почти догорела, и под скамьями сгустилась тень.

В воздухе повеяло резким неприятным запахом, перебивающим застоявшийся запах ладана. Казалось, он заполняет помещение, идя непонятно откуда. От двери, и с потолка, и от алтаря. Запах зверя, вонь тухлятины, смрад живодерни. Прижав ладони к губам, чтобы сдержать крик, Никки отступила назад и уткнулась ногами в деревянную скамью, на которой только что сидела. В кишках как будто зашевелилось что-то скользкое, жирное.

– Кто здесь? Вы меня пугаете.

Никки протянула руку назад, нашаривая спинку скамьи, чтобы опереться о нее, выпрямиться во весь рост, выглядеть сильной. Но не нашла ничего. На полу у подножия алтаря лежала петля света, отбрасываемого свечой. Красная окружность, вокруг которой собиралась, сгущалась темнота. Свеча потускнела, и диск света дважды медленно дернулся, как вращающаяся монета. Новая тошнотворная волна отвратительной вони обдала ее, горячая, как из топки. У Никки зашевелились волосы. В тусклом красном свете шевелился какой-то зверь.

«Обезьяна. Это обезьяна».

Два красных глаза уставились, моргая, на нее, и обезьяна оскалила желтые клыки. Это был взрослый павиан, скрючившийся и дрожащий у подножия алтаря. Он как бы вопросительно посмотрел на нее. Потом нагло залопотал.