– …сколько Зин! – продолжил фразу Альберт, заговорщицки кивая в сторону несколько обескураженной Лили.

– Ну, это… совсем не то… совсем не то, что ты… мы… В общем, знакомься: это Лиля!

– Молчу, молчу!.. Сразу видно, что вы просто соз-да-ны… – Некоторые слова он произносил нараспев, сладко помурлыкивая при этом, и глаза у него делались масленые. – Соз-да-ны друг для дру-га! Лилечка, можно руку?! Какая теплая ладошка, божественно! А я Альберт. Как Эйнштейн, только чуть гениальнее…

Гениальный Альберт росточком не вышел, зато красотой выделялся даже на фоне ранних отдыхающих. Каблуки его «казаков» с серебряными нашлепками могли бы поспорить высотой с каблуками Лилиных сапожек. Дизайнерские черные джинсы были ему явно узковаты. Черная куртка мягкой кожи выглядела очень дорогой, как и хронометр на волосатом запястье. Тем смешней казалась его рубашка в зебровую полоску и ярко-лимонный шелковый платок, мягким узлом повязанный вокруг шеи – по моде семидесятых годов. В молодости так же повязывал шейный платок Лилин отец, если судить по сохранившейся фотографии дурного качества. Одеколон у Шустова был оголтелый, и речь его тоже казалась нарочито приукрашенной. Усики и эспаньолка выделялись на зимнем, бледном лице, словно нарисованные.

«Фломастерный», – подумала про него Лиля. Несмотря на донжуанские замашки, на попугайские дорогие шмотки и попугайские фразочки нового знакомого, он ей понравился. Лицо у него было хорошее. Некрасивое, умное, печальное лицо.

– Вы как здесь? Впрочем, что за вопрос?! Весна, море и все такое!..

– Нет, старик! – рассмеялся Дубов, а Лиля нетерпеливо поежилась. Она не хотела, чтобы Дубов говорил. Но одернуть его не могла. – Мы тут проездом, по делам. Вот только позавтракаем. И сразу на автобус. Едем в Лучегорск.

– Серьезно?! – Альберт чуть не подпрыгнул на месте. – Значит, нам по пути! У меня ведь тоже в этом самом Горске дела, дела. Странно быть странником. Лучегорск, Солнцедар, Анапа, в общем – бормотуха! А помнишь, Гришака, как мы… Впрочем, тс-с! В обществе прекрасной дамы не решаюсь приводить подробности. А дама, воистину…

– Альберт, нам помощь нужна, – прервал его излияния Дубов.

– Всегда готов, родной! Денег дать или собачку передержать?

– Все шутишь?

– На том стоим. Доедайте свое месиво и пошли на автобус. По дороге расскажете, что у вас стряслось.

– Чудной какой, – пробормотала Лиля, когда Альберт отгарцевал от них на приличное расстояние.

Он все время словно спешил, сидя – ерзал, стоя – переминался с ноги на ногу, прищелкивал пальцами, прикуривал и тут же бросал сигареты.

– Дерганый. Где ты с ним познакомился? Вы друзья?

– Знакомые, – уклончиво ответил Дубов.

– А где познакомились?

– В бане, – ляпнул Дубов и зажмурился, как нашкодивший кот.

Но Лиля не стала бить его газетой, а только вздохнула и укоризненно качала головой, как делала, бывало, если Егорушка проливал молоко.

– Не нравится он мне, – повторила она. – Но я понимаю, у мужчин бывают секреты…

«Неужели понимает?» – обрадовался Дубов и совсем было решил повторить вчерашнее, так неловко сделанное предложение, но тут к ним вернулся Альберт, принес мороженого.

– Ешьте быстрее, оно тает! Что это вы такие серьезные? Берите пример с меня: я всегда весел, как скворушка. А?

– Я спрашивала Гришу, где вы с ним познакомились. Он сказал – в бане, – наябедничала Лиля.

– Точно, в бане! – обрадовался Альберт. – Мы все время ходим с ним в баню! Я так прямо там живу, в бане этой, чтоб ей пусто было! А Гришака для нашей любимой бани проектировал… скажем, шайку. Новой конструкции. Я же, балбес, в испытании этой шайки участвовал, чуть до смерти не замылся! Вы мне верите, Лилечка? Вы любите баню? Знаете, хорошая банька русскому человеку необходима, как воздух! Многие бранятся – мол, вредна она для здоровья, а по мне нет ничего лучше горячего пару да холодного квасу! Квас настолько холодный, что кружка запотела, ну, неси же скорей, плутовка! Пардон, забылся.

– А в Лучегорск вы тоже за шайками едете? – не унималась Лиля.

– Какая умная барышня, – восхитился Шустов. – Гришака, тебе повезло! Вот уж правда, Бог дурака поваля кормит! Нет, родная, я за свежими вениками. Моя миссия – кипарисовые веники. Ки-па-ри-со-вы-е!

Альберт захихикал, а Дубов, предатель, его поддержал, тоже гоготнул. Лиля нахмурилась.

– А вообще, милая барышня, сдается мне, что мы за одним делом туда едем, а?

– Не знаю, – сказала Лиля, переходя на шепот. – У вас тоже украли сына с синдромом Дауна?

На одну секунду шутовская личина Альберта спала, и Лиля увидела его истинное лицо – глаза с поволокой печали, щелеобразный рот – при улыбке кончики губ не поднимались, а просто рот съезжал влево, независимо и нахально вздернутый подбородок.

– Вот оно что, – с трудом, словно корчась от неведомой боли, сказал Шустов. – Вот оно как… Значит, пришла пора. Знал, да не ждал, что так быстро…

– Чего не ждал? – попытался уточнить Дубов.

– Брачного сезона, – усмехнулся Альберт. Он развернул серебрящуюся изморосью пачечку мороженого, откусил, поморщился. – Зубы ноют от холодного, сил нет никаких! У вас не ноют, Лилечка? Да вы не плачьте, от слез женщины дурнеют и увядают раньше срока. Автобус наш подан, давайте сядем подальше и слушайте. Расскажу я сказочку, вам в утешение, добрым людям в назидание…

…Когда-то Альберту Шустову, без пяти минут выпускнику МГУ, сделали предложение, от которого он вполне мог бы отказаться. Некто не представившийся позвонил на кафедру и имел беседу с научным руководителем Шустова. Говорил, что-де есть такой исследователь и писатель-фантаст, так его очень заинтересовало выступление Альберта на недавней конференции. Писатель хочет встретиться с молодым ученым, поговорить, предложить сотрудничество, которое писателю будет полезно, а студенту Шустову – выгодно.

Днем позже Альберт нерешительно открывал тяжелую дверь, переступая порог роскошного кабинета. Первое, что бросилось ему в глаза, – движение. В кабинете все двигалось и вращалось, поблескивало и тикало. Метроном, установленный в центре стола, размеренно отсчитывал ритмические единицы, будто не соглашаясь ни с какими другими отсчетами: нет и нет, нет и нет… Тяжелый маятник громадных настенных часов, напротив, соглашался с каким-то очень значительным, важным доводом: и да, и да… и да, и да…

На специальной подставке, похожей чем-то на блестящую юлу, подрагивала ослепительная перьевая ручка, в любой момент готовая к броску-росчерку. Хозяин кабинета, будто подчиняясь общему потоку двигающихся частиц, медленно и непрерывно вращал большими пальцами, крепко сцепив руки. Его округлые слова тоже как будто вращались, ускользая от немедленного восприятия и оставляя за собой лишь туманный обрывочный след.