Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Доктор, у нас все хорошо. Но сейчас приедет Джолдас Курбанбекович, привезет аппаратуру.
– Чон рахмат, эже, – сказал я и медленно поднялся. Я проспал ровно четыре часа. Класс. Я полностью восстановился и вновь был готов к бою.
Состояние Серика за четыре часа не изменилось. Все было на прежнем критическом уровне. Несмотря на октябрь, жара в Казахстане стояла несусветная, градусов под тридцать пять. Дурак, надо было заказать еще кондиционер в палату, потому что нам приходилось постоянно окутывать тело Серика мокрыми, холодными простынями, чтобы хоть как-то уменьшить лихорадку и воздействие жары.
Мы или работаем нормально, или не работаем вовсе. Нам нужно оборудование.
Когда мы подключили Серика к монитору и перевели его на новый, фирменный аппарат вентиляции легких, дышать стало легче не только ему, но и всему персоналу: теперь все функции сердца и дыхания отражались на экране. Но в сознание Серик не приходил. Что это, что? Закрытая черепно-мозговая травма, инсульт или гипоксический отек головного мозга. Ответ можно было получить только при выполнении компьютерной томографии головного мозга. Но этого не смог бы сделать даже Джолдас – нельзя доставить и установить компьютерный томограф за двое-трое суток. А остальное было уже не важно.
Да, парадоксы. В этом нищем городе живут пивные короли, короли наркомафии, ездят на шикарных машинах, содержат бордели высочайшего класса и не могут сделать одну маленькую больничку на самом современном уровне хотя бы для себя. Вот и готовы сдохнуть в грязи, как свиньи, как и все их сограждане, на равных условиях. Им не хватает мозгов понять, что вечную жизнь не купить ни за какие деньги.
«Я прошу тебя остаться. Ты должен до конца вылечить Серика».
Я вспомнил недавнюю командировку в один российский городок, где в состав службы безопасности руководства металлургического комбината входил главный врач маленькой лекарни при комбинате. Но когда я посетил сию лекарню, то будто очутился в лучшей клинике Запада. И самое главное, что эта больница располагалась на частной территории комбината, и городские власти не имели к ней ни малейшего отношения.
В режиме коротких перебежек от работ с пациентом ко сну, который длился от силы пару часов, прошло еще двое суток. За это время я подружился с медсестрами и врачами отделения. Они еще смотрели на Москву с уважением, они еще продолжали жить многими ценностями Советского Союза. Но уже наметилась глубокая борозда, как на треснувшей льдине, разделяющая нас. Они были здесь, а я там.
Самолет мой должен был улетать через десять часов. Пора было приступать к тяжелому разговору с Джолдасом.
– Джолдас, я военный врач, и мне нужно скоро улетать. Ты знаешь об этом. Я прошу тебя отпустить меня. Я честно выполнил свой долг.
– Я прошу тебя остаться, – попросил меня Джолдас, его лицо потемнело от всего пережитого напряжения. – Ты получишь любую сумму. Ты должен до конца вылечить Серика. Я тебя очень прошу.
– Извини, Джолдас, извини, но я не могу. Я отпросился только на пять дней. И это не зависит от меня. Джолдас, я должен улететь.
Он помолчал несколько минут, что-то обдумывая, и наконец произнес:
– Хорошо, доктор. Ты улетишь в срок. Через три часа тебя отвезут в Ташкент, в аэропорт.
Я мысленно перекрестился.
Через три часа подъехал черный джип, и в сопровождении охранников я двинулся в обратный путь. Ехали мы по ночной степи, в кромешной тьме. Я сразу же заснул. Очнулся от криков, стрельбы, воя и причитания. Джип стоял в ночи, а вокруг него – несколько машин. Взрослые мужики рыдали и выли, стреляя при этом из пистолетов и автоматов в небо. Я все понял. Серик умер. Бессонная неделя вымотала меня настолько, что мне было абсолютно все равно. Я только подумал: «Пристрелили бы сразу меня, чтобы не мучился». Охранник грубо дернул меня за руку и приказал выйти. Ну, вот и все. Приехал.
Однако меня не расстреляли – просто пересадили в драные «Жигули», и какой-то казах, похожий на чабана, сразу же куда-то меня повез. Я опять провалился в сон.
Очнулся от тычка в бок – за окном машины была светлая площадь. Казах, похожий на чабана[5], открыл двери машины и жестом показал на аэропорт. Я пошел, не оглядываясь. Обратно я опять летел первым классом, только ничего не видел. Я спал.
Заказов от Николая Ивановича я больше не получал.
– Послушай, что ты все ноешь? Ну, поссорился с женой, ну наорал на нее, ну не разговаривает она с тобой целых два дня. Какая на фиг хрень! Уже сегодня вечером будет твоя Анхен лелеять и кохать тебя в теплой постельке… – говорил мне он. – Кстати, ты помнишь нашего полкового лекаря, Антона Коваленко? Так вот, умер наш «склифосовский» недавно… И, что самое интересное, я встретил его случайно за месяц до смерти. В тот вечер по дороге домой мне до чертиков надоело болтаться в пробке – я вышел из машины и сказал Андрею, что пойду прямо по маршруту пешком, а когда пробка рассосется или я устану, то сяду обратно. Короче, на телефоне…
Я не знаю, что помутнило мое сознание, но я уже лет десять не ходил по московским улицам просто так. Из машины в контору, из конторы в машину. Ну, иногда театр или ресторан. А тут, как Гарун аль-Рашид, решил пройтись по Новому Арбату. Машины тупо стояли в глухой пробке, а я, окунувшись в народ, шел и пристально вглядывался в идущих навстречу. Я моментально влюблялся в идущую навстречу красотку лет двадцати пяти, и тут же забывал ее, ибо, рассекая толпу, в мою сторону плыла уже иная принцесса в окружении шлейфа восторженных взглядов. Мужики тоже были весьма колоритны и забавны, но, конечно же, более блеклые по сравнению с дамами. Короче, вечер даром не пропадал.
Подходя к Садовому кольцу, я вдруг почувствовал пронзительный взгляд высокого мужчины в дорогом и стильном кашемировом пальто. Модная оправа очков слегка скрывала его глаза, поэтому я не сразу узнал его. Мы оба замедлились и машинально протянули друг другу руки. И только при соприкосновении наших ладоней я узнал его. Это был Антон. Мы обнялись и на секунду замерли. В то же мгновение я вспомнил всю нашу недолгую совместную службу.