Вопреки утверждениям марксистов, немецкий национализм не был «идеологической надстройкой над классовыми интересами производителей вооружений». В 1870-х годах, за исключением завода Круппа, в Германии существовало не очень прибыльное и очень скромное по масштабам производство вооружений. Нет ни малейших свидетельств в пользу того, что производители оружия субсидировали тогдашних националистических писателей. Они никак не были связаны с куда более эффективной пропагандой университетских профессоров. В период после 1880-х годов крупные капиталовложения в производство вооружений были скорее следствием, нежели причиной наращивания вооруженных сил Германии[62]. Разумеется, каждый предприниматель приветствует все, что способствует росту сбыта его продукции. Производители мыла рады моде на чистоту, строителей воодушевляет спрос на жилые дома, книгоиздателей – курс на более качественное и более продолжительное обучение, производителей оружия – политика укрепления вооруженных сил. Такое отношение логично вытекает из краткосрочных интересов каждой отрасли. Но в долгосрочной перспективе рост спроса ведет к притоку капитала в отрасль, переживающую бум, а конкуренция новых производителей сокращает прибыль.

Увеличение доли расходов на вооружение в национальном доходе Германии означает, соответственно, сокращение доли, которая может быть потрачена частными потребителями в собственных интересах. С увеличением расходов на вооружение падает сбыт во всех других отраслях. Более утонченные марксисты говорят не о том, что производители вооружений подкупали националистических авторов, а о «бессознательном» совпадении интересов. Отсюда следует, что они столь же «бессознательно» наносили ущерб интересам большинства немецких предпринимателей и капиталистов. Что же сделало «мировой дух», направляющий работу писателей и философов вопреки их собственной воле и принуждающий их подстраивать свои идеи к неизбежным тенденциям развития, столь предвзятым, что он покровительствовал одним отраслям промышленности в ущерб другим, куда более многочисленным?

Надо признать, что с начала нашего века почти все немецкие капиталисты и предприниматели были настроены националистически. Но ведь те же настроения, и еще более сильные, господствовали во всех остальных слоях, группах и классах Германии. Это было результатом националистического образования, достижением таких авторов, как Лагард, Петерс, Лангбен, Трейчке, Шмоллер, Хьюстон Стюарт Чемберлен и Науманн.

Неправда, что придворные круги в Берлине, юнкеры и офицеры аристократического происхождения изначально были сторонниками пангерманизма. Гогенцоллерны и их двор стремились обеспечить гегемонию Пруссии в немецких делах и поднять престиж Германии в Европе. Этих целей они достигли и были удовлетворены. Большего они не желали. Они стремились сохранить сословную систему, дававшую привилегии династии и аристократии, и это для них было важнее борьбы за мировое господство. Их не вдохновляла программа создания сильного военного флота или колониальной экспансии. Бисмарк неохотно поддерживал колониальные проекты.

Но двор и дворянство не сумели оказать эффективного сопротивления массовому движению, имевшему поддержку интеллектуалов. Они уже давно утратили влияние на общественное мнение. Они выгодно использовали поражение либерализма, смертельного врага их привилегий. Но сами они не имели никакого отношения к подъему новых этатистских идей; они просто выгодно использовали перемену умонастроений. Националистические идеи казались им довольно опасными. Пангерманисты всячески расхваливали прусские традиции и институты, партию консерваторов как противников либерализма, армию и военно-морской флот, профессиональный офицерский корпус и дворянство. Но один момент в умонастроении националистов юнкерам не нравился, потому что казался непозволительно демократическим и революционным. Они считали наглостью претензии националистов выражать свое мнение по военным и внешнеполитическим вопросам, которые в их глазах были исключительной прерогативой монарха. И если поддержка националистов в вопросах внутренней политики принималась с явным удовольствием, то высказывание собственных взглядов по вопросам «высшей политики» воспринималось как своего рода мятеж. Двор и дворянство, похоже, сомневались, что толпа имеет право хотя бы аплодировать их достижениям в этих областях.

Но подобное недовольство испытывало только старшее поколение, люди, достигшие зрелости до создания новой империи. Вильгельм II и его современники были уже националистами. У подрастающего поколения не было защиты от влияния новых идей. Национализму учили в школах. На политическую арену они вышли уже будучи националистами. Конечно, на службе приходилось соблюдать дипломатическую осторожность. Поэтому правительству приходилось то и дело публично учинять разгон пангерманистам и в резких выражениях осуждать идеи, которым оно втайне симпатизировало. Но поскольку власти и пангерманисты совершенно совпадали в понимании конечных целей, подобные инциденты ничему не мешали.

Третью группу противников национализма составляли католики. Но политическая организация католиков, партия центра{77}, ни интеллектуально, ни организационно не была готова сражаться с этой радикальной переменой в мире идей. Ее метод сводился просто-напросто к тому, чтобы любое массовое настроение пытаться использовать в своих интересах, т. е. для сохранения и укрепления позиций церкви. Католицизм был единственным принципом партии центра. Не имея по всем другим вопросам ни принципов, ни убеждений, она проводила чисто оппортунистическую политику, идя на все что угодно, чтобы повысить свои шансы на успех на ближайших выборах. В соответствии с изменяющимися условиями она шла на сотрудничество то с консервативными протестантами, то с националистами или социал-демократами. В 1918 г. она помогала социал-демократам опрокинуть старый порядок, а потом сотрудничала с ними в рамках Веймарской республики. Но в 1933 г. партия центра была готова разделить власть в Третьем рейхе с нацистами. Нацисты разрушили эти ожидания. Когда ее предложение отклонили, партия центра была не просто разочарована, а искренне негодовала.

Партия центра создала мощную систему христианских профсоюзов, ставших ее ценнейшими союзниками, и жаждала объявить себя партией рабочих. Соответственно своим долгом она считала содействие немецкой экспортной торговле. В немецком общественном сознании крепко засела идея, что лучшими средствами содействия экспорту являются сильный военно-морской флот и активная внешняя политика. Поскольку немецкие псевдоэкономисты видели в импорте только ущерб, а выгоду исключительно в экспорте, они и не могли вообразить другого метода увеличить сбыт немецких товаров за рубежом, чем «внушительная демонстрация мощи немецкого военно-морского флота». Поскольку большинство профессоров учили, что все, кто выступает против роста вооружений, способствуют распространению безработицы и понижению уровня жизни, партия центра, будучи партией рабочей, не могла решительно противиться крайностям националистической политики. К тому же были и другие соображения. Пангерманистская программа завоеваний наметила к присоединению на первом этапе территории, населенные главным образом католиками. Это обещало усиление католических сил рейха. Могла ли партия центра счесть такие планы неразумными?

Только либерализм мог бы противостоять пангерманизму. Но в Германии к тому времени либералов уже не осталось.

3. Немецкий национализм в этатистском мире

Немецкий национализм отличался от своих европейских аналогов только верой в то, что немцы – самый сильный народ в Европе. Пангерманизм и продолживший его дело нацизм представляют собой особый случай лишь в том отношении, что это национализм самой многонаселенной и сильной страны, которая не желает смириться с тем, что зависит от