в сторону и сказал:

— Вам надо лечиться, товарищ Трещоткин.

— Почему? Я вполне здоров.

— У вас очень серьезная болезнь.

— Какая?

— Мания пустозвонства.

— Откуда?

— Да как же. Давали слово стрелять по-снайперски — стреляете, как подслеповатый дед. Обещали выполнить сложное упражнение на турнике — не можете и пяти раз подтянуться. Говорили, что научитесь ориентироваться, а пошли и заблудились. Пришлось всем отделением вас искать. А про марафонский бег и говорить нечего. Вчера после бега мы успели отдохнуть, умыться, пообедать, а вы только подходили к финишу.

Доводы сержанта были веские. Факты неопровержимые. Но Трещоткин не растерялся. У него на любой обет был свой ответ. Обиженно поморщась, он тут же нашел каждому невыполненному обещанию оправдание. Плохую стрельбу объяснил «скверными» метеорологическими условиями и «частным затемнением» в глазу. Не выполнил спортивного упражнения ввиду того, что перекосился турник. Заблудился во время занятий по топографии потому, что закружилась голова. Отстал во время кросса по вине сапожника, который плохо забил гвозди в каблуках.

Перечислив еще с десяток «объективных» причин, рядовой Трещоткин перешел к горячим заверениям, но сержант остановил его:

— Хватит, товарищ Трещоткин. Ваши заверения мы уже слыхали. Беритесь-ка лучше за конкретные дела.

— За этим дело не станет, — снова заверил Трещоткин. — Завтра же возьмусь вплотную.

— За что именно? — спросил сержант.

— Думаю положить на лопатки гарнизонного чемпиона по вольной борьбе повара-инструктора Дзюбу.

Сержант Григорьев посмотрел на щуплого, длинноногого солдата, вспомнил коренастого, с пудовыми кулаками повара-инструктора и хотел было посоветовать новоявленному кандидату в гарнизонные чемпионы уйти подальше от греха, но Трещоткин опередил его.

— Вы, товарищ сержант, не смотрите, что я на вид хилый такой. Мой дед в свое время двух быков поднимал. Мельничный жернов кулаком — на две части.

— То дед, а не вы.

— За меня тоже не беспокойтесь. Трещоткин не подведет.

Сержант о чем-то подумал, хитровато улыбнулся и махнул рукой.

…Наступил день состязаний. В гарнизонном клубе негде было, как говорится, яблоку упасть. В первых рядах с трудом разместилась рота, в которой служил Трещоткин.

Играл полковой оркестр. Солдаты весело напевали знакомые песни, шумно разговаривали, спорили, гадали насчет вероятных «противников», будущих чемпионов. Но вот музыка смолкла. Начальник физподготовки капитан Беседин объявил о соревнованиях по вольной борьбе и пригласил на ковер первую пару. Судьи заняли свои места. Раздался свисток. Состязания начались.

В первой паре сражались ефрейтор Карапетян и рядовой Гогуашвили. Приземистые, сильные, ловкие, однополчане боролись упорно, умело, красиво. В зале то и дело вспыхивали аплодисменты. Ими награждали то Карапетяна, то Гогуашвили. Оба они сражались с переменным успехом, но так и ушли с ничейным результатом.

Во второй паре победу над писарем штаба Синичкиным одержал каптенармус роты Поддубный — односельчанин знаменитого борца Ивана Поддубного.

Наконец очередь дошла до рядового Трещоткина. Он вышел на ковер первым и развалистой походкой двинулся навстречу коренастому повару, небрежно сунул ему руку и, отойдя на положенную дистанцию, приготовился к решающей схватке.

В зале мгновенно воцарилась тишина. Такая тишина, что было слышно, как кто-то из солдат прошептал:

— Степа, дер-жись!..

Но Степан даже и глазом не моргнул. С пылом, достойным пера летописца, ринулся он в атаку. Цепкими длинными руками ухватил за спину повара, свалил его с ног и начал прижимать к ковру.

Зал вздрогнул. Буря аплодисментов прокатилась из конца в конец, раздались восторженные голоса:

— Степа, давай!

— Еще немножко. Еще!

Чаша весов явно клонилась в пользу рядового Трещоткина. Еще одно усилие, и победа за ним. Но вдруг повар вскочил на ноги, схватил Трещоткина поперек и ловким натренированным движением бросил через плечо. В воздухе мелькнули длинные жилистые ноги, стукнули о пол голые пятки, и рядовой Трещоткин оказался на обоих лопатках.

…Два дня пролежал Трещоткин в санитарной части. Ломило кости, болел живот. Сейчас он выздоровел, чувствует себя хорошо и, говорят, слов на ветер теперь не бросает.

Заколдованные пережитки

Секретарь комсомольской организации корабля Дима Ершиков окинул строгим взором присутствующих и, постучав карандашом о стакан, объявил:

— Заседание бюро считаю открытым. На повестке дня один вопрос: «Итоги борьбы с пережитками комсомольца Петруся Галушки и дальнейшие задачи». Слово имею я.

Ершиков провел рукой по стриженым волосам и заговорил:

— На нашем корабле, товарищи, числится всего один человек, который имеет пережитки в своем сознании. Он, в частности, верит в сны. Перед выходом в море боится, чтоб дорогу не перебежала кошка. Любит подольше поспать и поменьше поработать. В связи с этим нами было принято решение повести всеобщую атаку на его пережитки. Теперь настала пора отчитаться и подвести итоги. Начнем с правого фланга. Товарищ Чубукин, прошу!

Из-за стола поднялся рослый худощавый матрос с черными вразлет девичьими бровями.

— Мне было поручено, товарищи, найти корни пережитков Петруся Галушки и подрубить. И я их нашел. Мною доподлинно установлено, что эти вредные корни тянутся от бабки Христи — родной тетки Петруся. Она насаждала и продолжает насаждать в своем племяннике дурные черты. На прошлой неделе, например, опять прислала ему письмо с этими самыми пережитками. Галушка мне его читал. Вы послушайте, что она пишет: «Коханый мий Петрусю! Побачила я в кино, яки теперь у вас громадськи пароходы, и всю ночь за тебя промаялась. Скильки сил треба, щоб вычистить таку колымагу?! О, маты боже, як трудненько тоби! Но ты, будь ласка, не утруждай себе. Роби, що полегче. Не надрывайся. А то грыжу наживешь, як дед Охрим. Да не пидходь близко до краю пароходу. Впасты можешь». Ну и дальше все в том же духе, в том же разрезе.

— Что вами сделано в связи с этим? — спросил секретарь.

— Как и было сказано, я подрубил все корни. На бабку Христю мною оказано конкретное комсомольское влияние. Я разведал ее адрес и послал ей сатирический рассказ «Черная кошка и пустое лукошко», научно-популярную брошюру «Сны про три сосны» и лекцию «О механизации трудоемких процессов».

— Хорошо! Будем считать — поручение выполнено, — поставил в плане синюю «птичку» Ершиков и обратился к другому члену бюро. — А что сделано вами, товарищ Жучков?

— Можно докладывать сидя? — спросил круглолицый матрос, положив на стол мелко исписанный листок.

— С места давай. Нечего бюрократию разводить. Да покороче. Основную соль выкладывай.

— Ну вот и выкладываю. Беседу с коком я, в общем, провел.

— А вы ему сказали, чтобы не давал своему дружку Галушке лишних порций?

— Да… Я нашел в журнале «Здоровье» статью о вроде переедания и, когда дневалил на камбузе, прочел ее коку… всю как есть.

— А он что? Возымела действие беседа?

— Да, конечно. Он даже похлопал меня по плечу и сказал: «Спасибо,