В итоге моих размышлений я, опять же совершенно по-человечески, отложил решение проблемы на более подходящий момент, убедив себя, что особенной спешки на сегодняшний день нет.

Еще раз осмотрев сад, я не нашел ничего нового. Мои следы, достаточно четкие в тех местах, где проступающие островки земли не были покрыты густой травой, ясно свидетельствовали о том, что прошел я здесь босяком лишь однажды, а именно, с берега к дому сегодня утром. Следов же, могущих принадлежать кому-нибудь другому, я также не обнаружил и был очень озадачен. Не мог же я, влекомый своим похитителем – а, скорее, похитительницей, преодолеть это расстояние по воздуху! Мне было мало известно о природе духов и всяких там "неумерших" и я допускал, что некоторые из них в состоянии изменять свою, так скажем, консистенцию (ведь почувствовал же я тогда прикосновение губ Дамы в сером!), но ведь я-то был вполне материалистичен и не мог пока растворяться в вохдухе! Тем не менее, факт оставался фактом – я провел часть ночи на камне у реки, либо прилетев туда, подобно филину, либо будучи телепортирован. И, боюсь, точный ответ на этот вопрос я смогу узнать лишь в одном месте…

Приведя себя в порядок и постаравшись принять беззаботный вид, я отправился навестить Грету – помимо прочего, мне было любопытно, как прошла для нее эта ночь, испытала ли она, подобно мне, нечто, мягко скажем, необычное, или же ее не коснулся этот злобный вихрь? Не стану скрывать – я не на шутку волновался за девушку, и тревога моя нарастала с каждым шагом, приближающим меня к ее дому.

Позвонив у ворот, я прислушался. Из дома не донеслось ни звука. Я повторил попытку. Снова безрезультатно. Мой страх за Грету достиг своего апогея, и я, не мешкая далее, распахнул калитку и прошел через двор до дверей дома, в которые изо всех сил забарабанил. Даже если девчонка в отлучке, бабка должна была услышать стук и доползти до двери, какая бы плохослышащая и немощная она ни была. Однако, мои надежды не оправдались – тишина внутри дома не нарушилась ни единым шорохом. Тогда я толкнул дверь – она оказалась не заперта и я, наплевав на приличия, сразу прошел в комнату Греты, где, как я еще помнил, она проводила свои утренние сборы в прошлое мое посещение..

Предчувствия не обманули меня – девушка лежала на кровати и, очевидно, находилась в глубоком забытьи. Скомканная подушка валялась на полу и волосы моей подруги, своим видом напоминавшие теперь войлок, были разбросаны по простыни. Общее впечатление было такое, как будто на кровати произошла нешуточная баталия, не то с остервеневшим полюбовником, не то с чем-то похуже… Но, видимо, все было уже позади – обескровленное лицо Греты было спокойным и ее пальцы, измявшие простыню и подушку в порыве бессильного гнева, разжались. Лишь на ладонях остались характерные следы от ее собственных ногтей, правда, не кровоточащие более. Чуть подрагивающие веки девушки свидетельствовали о том, что она жива и, по всей видимости, видит какой-то сон, но уже вполне обычный. Зная на собственном опыте, в какой передряге, должно быть, пришлось побывать спящей совсем недавно, я ужаснулся безжалостности нашей ночной гостьи, хотя ожидать от призрака проявления душевной теплоты было бы глупо. То, что произошло с Гретой, доказывало, что власть Дамы в сером не ограничена пределами дома у реки и его окрестностями, а простирается много дальше, и это новое знание лишь добавляло беспокойства и чувства безысходности. Было очевидно, что от ее преследования, если таковое будет иметь место, скрыться не удастся ни в деревне, ни за ее пределами. Посему, даже прими я первоначальное предложение Гретиной бабки и решись на переезд, ничего бы не изменилось. Свою судьбу я определил уже тогда, когда ответил на газетное объявление о сдаче комнаты, которое могло быть также смело озаглавлено как "Поиск жертвы". Но одно я решил для себя с абсолютной уверенностью, глядя на разметавшееся по постели бледное тело моей настрадавшейся за ночь подруги – никогда и ни при каких обстоятельствах я не позволю этому повториться, никогда не подвергну я это самоотверженное чудо, знавшее последствия наперед и тем не менее рискнувшее появиться в моей жизни, еще одному столь же ужасному испытанию, даже если цена тому будет моя собственная жизнь или душа. Что-то подсказывало мне, что это было первое и последнее предупреждение и в случае повторной попытки нарушения правил с моей стороны последует банальная расправа, избежать которой мы будем уже не в силах. Демон в сером платье, овладевший мной, отлично знал, что делает. Теперь я был скован по рукам и ногам страхом за судьбу Греты и потерял всякую волю к борьбе и даже ту ничтожную способность к сопротивлению, надежда на которую еще сегодня утром теплилась в глубине моей души, отныне тоже мне не принадлежавшей.

Я осторожно коснулся волос спящей девушки – как бы кто не подумал, что с похотью! – и провел кончиками пальцев по ее лицу, к которому постепенно возвращалась краска. Грета улыбнулась во сне и обхватила мою руку, нежно и доверчиво, что моментально отразилось острой болью в моем сердце. Хотелось поцеловать ее глаза, вдохнуть запах ее волос и, прижавшись к ней, замереть на несколько мгновений, но сама мысль об этом была опасной, и я подавил в себе эти замашки.

Через некоторое время она пришла в себя и, увидев меня в изножии своей кровати, слегка удивилась, но, окинув взглядом комнату и вспомнив, должно быть, подробности своих ночных "приключений", тихо и горько засмеялась.

– Ну вот. Я рада, что жива. Тебе, однако, тоже пришлось несладко, мой дорогой?, – она пыталась придать голосу оттенок своей всегдашней насмешливости, но это ей не очень удавалось. – Почему ты здесь? Никак, за меня испугался?

– Ты все знаешь, не надо пустых слов. Пытка была не ночью – для меня она началась сейчас.

Грета не стала переспрашивать – было ясно как день, что я имею в виду. Находиться рядом, не смея совершить ни малейшего неверного, по мнению нашей тюремщицы, движения и чувствуя себя под постоянным приглядом, было истинным, изощренным издевательством. Разойтись же по углам и не видеть друг друга вовсе было еще хуже – сама мысль об этом казалась абсурдной.

Девушка встала с кровати и попыталась было приблизиться, но, заметив откровенную панику в моем взгляде, замерла. Ее лицо приняло такое выражение, как будто она только что выпила стакан яду. Она отвернулась и, подняв с пола халат, видимо, оказавшийся там тем же образом, что и подушка, набросила его себе на плечи и принялась молча приводить в порядок постель, измятую и разгромленную.

Мне стало крайне неловко и я сделал попытку как-то загладить свою вину. Но мои невнятные, словно оправдывающиеся, речи звучали фальшиво и отвращающе даже для меня самого. Грета спасла положение, прервав меня на полуслове и пообещав ради моего спокойствия не приближаться ко мне ближе, чем на два шага. Ее слова прозвучали ровно и отрешенно, словно заученный монолог, и я понял, что Даме в сером все же удалось пробить ощутимую брешь в обшивке нашей с Гретой зарождающейся дружбы. И инструменты, выбранные ею для этого, были самые проверенные и надежные – мои собственные трусость, эгоизм и малодушие.

Не в силах найти достойный выход из ситуации, я ретировался. В отличие от прошлого раза, когда я покидал этот дом в гневе и решимости не возвращаться сюда никогда более, сегодня я уходил подавленным и уверенным, что вернусь – вернусь, чтобы положить конец всей этой старой истории, в фабуле которой и для меня нашлась роль, причем, как я подозревал, одна из ведущих.