Глупый отец Роберта прогнал-таки свою жену! Целую неделю изводился, нервничал и пил – не мог решиться. А сегодня всучил ее в руки какой-то узел и отправил на все четыре стороны. Должно быть, все же к родственникам, если те ее, конечно, примут, ибо живы еще пережитки древности как "фамильная честь", "незапятнанная репутация" и тому подобный бред. Роберт, натурально, весь извелся от переживаний – мать все-таки!-, но отец запретил ему встревать и он целый день проторчал в саду, бегая с угла в угол и заламывая руки, как барышня. Смешной какой! Я же ужасно рада, хотя уж засомневалась было, что отец Роберта поступит по-мужски; боялась, что проглотит и стерпит, как большинство идиотов, ан нет! По моему вышло. Она всегда на меня как-то косо смотрела, потому и я особо ее не праздновала. Ну, а уж после того, как мне донесли, что она титулировала меня "деревенской шлюхой", пропали последние крохи моего к ней человеческого отношения. Пришлось приподнять краешек ее покрывала, показав всем, кто из нас более достоен данного титула: я ли – никому ничего не должная в силу моего вольного положения девка, или она – мать семейства и уважаемая плебеями благодетельница, при этом сжигаемая долгие годы страстью к моему отцу и готовая не только его, но и его коня обслужить, если такой приказ поступит. Хотя папа уж несколько лет там не появляется и, полагаю, зеркало ей объяснило – почему.

Не будучи идиотом, папа отверг все выпады отца Роберта, изобразив праведный гнев по поводу "клеветы" и грозя покарать виновных. Это выглядело впечатляюще, и отец Роберта был даже вынужден извиниться, понурив голову, но, боюсь, их дружба на этом все же окончилась. Жена же выдала ему лишь часть правды, признав свои долголетние чувства к папе, но напрочь отрицая какую бы то ни было физическую близость. Но она не угадала, ибо ее муж оказался еще большим олухом, чем можно было предположить: он, преисполненный негодования, объявил, что, дескать, лучше бы это было физически, так как, по его убеждению, духовная измена не в пример более подсудна и мириться с ней он не намерен. Ха! Будь у него хотя бы пара извилин, он пришел бы к противоположному выводу: если уж на то пошло – ты не в силах предугадать, что, когда и как завладеет твоим духом и, поскольку чувства приходят к нам от всевышнего, противостоять им мы не можем, но то, раздвину я ноги или нет, зависит ТОЛЬКО от меня и именно за это с меня можно спрашивать. В данном случае, понятно, не с меня, а с нее. Но недоразвитость ее мужа сыграла мне на руку, а, поскольку весь трюк был проделан без моего личного участия, то и подозрения, равно как папин гнев и желание покарать "клеветника" меня не касаются. Только Роберт догадывается о том, кто приложил руку к этой истории, но он слишком влюблен и предан мне, чтобы возмутиться. Да и сам он, честно сказать, видит не дальше своего носа. Я на самом деле люблю его, и с каждым днем все сильнее, потому что в нем есть что-то от дьявола и это мне импонирует; поэтому я верна Роберту, если, конечно, руководствоваться представлениями его отца об истинной верности…

25 Мая 1828 года

Несмотря на то, что сегодня первый день большого религиозного праздника и вчера большинство людей были заняты приготовлениями к нему, папа не стал делать исключения из собственных правил и собрал очередной субботний бал, которые, с течением времени, все больше напоминают мне откровенные бордельные оргии. Я, разумеется, не против, но некоторые особы, такие как моя сестрица, своими негодующими истериками встали уже поперек горла. Но ведь никто никого не неволит: хочешь – танцуй, хочешь – просто ешь и пей, хочешь, запрись в своей комнате и не кажи оттуда носа, что Ангелика всегда и делает. Не понимаю, чем она недовольна? Ревновать мужа уже безнадежно поздно, изображать морально устойчивую особу – тем более, так что же тогда? По моему мнению, все это просто проявление ее дурной, склочной натуры и неудовлетворенности жизнью как таковой, которую она не умеет скрыть, в отличие от большинства из нас. По-своему она мне дорога и мельхиоровое колечко, подаренное мне ею за молчание семь лет назад, я храню до сих пор в маленькой шкатулке на крыше, и мне неприятно видеть, как она буквально деградирует под давлением собственных предрассудков и страхов. К тому же, сестра делается все более подозрительной, хотя мы с Робертом прилагаем все усилия, чтобы убедить ее в его любви и не причинять мучений. Но с каждым днем это становится все более трудным и, боюсь, когда-то настанет момент и вся интрига выйдет на свет божий, и тогда, думается мне, произойдет что-то наподобие армаггедона. Когда я говорю об этом с Робертом во время наших встреч, он лишь улыбается и молчит – похоже, его это совсем не беспокоит. Да и я, пожалуй, понапрасну накручиваю себя – до сих пор мне удавалось найти выход из всех неприятных ситуаций и эта не будет исключением.

Вчера ночью одна из тех служанок, что папа нанимает в деревне по субботам, потому что нашим девкам, натурально, не справиться без помощниц с таким наплывом гостей, застала нас с Робертом на берегу в тот самый момент, когда мы неспеша подходили к кульминации на нашем излюбленном камне, выбранным им еще для встреч с Ангеликой. Деваться было некуда и я, решив не дергаться по столь ничтожному поводу, предложила девчонке присоединиться к развлечению. До сих пор смеюсь, вспоминая ее соловелые глаза и то, как она тупо махала головой, забыв остановиться. Тогда я поставила ее в известность, что убью ее и зарою прямо здесь, у забора, если она посмеет хоть словом обмолвиться об увиденном в доме или в деревне. Она, поспешно закивав в знак того, что поняла мою мысль, убралась прочь. Роберт хохотал как сумасшедший. Он спросил меня, действительно ли я позволила бы служанке присоединиться к нам, на что я ответила, что скорее уничтожу всех баб на свете, выжгу их лица кислотой, а души кошмарами, чем позволю отнять у меня его – мою вечную любовь. Он расстрогался, приняв мои слова за свидетельство страсти, и долго осыпал поцелуями мои глаза, лицо и шею. Он определенно чего-то недопонимает…

1 Июня 1828 года

Сегодня все утро провела в библиотеке, роясь в книгах и, как всегда, не зная, какую предпочесть. Отчаявшись выбрать что-то по душе, я занялась излюбленной темой – северной мифологией. Напрасно современность отвергает глубину и серьезность древних преданий – в них истинная наука жизни и именно оттуда выросло древо сегодняшней культуры, правда,в последнее время чрезмерно и уродливо разветвившееся.

С удивлением и радостью обнаружила на полке мою старую тетрадь с сочинением более чем двухлетней давности, про которое я давно забыла. Как она попала сюда? Должно быть, я сама, ведомая застенчивостью начинающего художника, сунула ее между старых книг, подальше от любопытных глаз. С удовольствием перечитала историю несчастной Кеслы, порывающейся избавить любимого от вечных мук. Смеялась до слез от умиления собственной детской непосредственностью и верой во что-то светлое. Да… Годы не щадят нас, гораздо быстрее, чем физическое здоровье и внешнюю привлекательность, забирая способность непредвзято смотреть на жизнь и видеть в ней что-то помимо уродливых гримасс и сквозящей во всем обреченности. Помню, что собиралась писать продолжение этой повести и даже продумала ее фабулу, но лучше оставить все как есть, занеся содержимое тетради в скрижали памяти как неоценимый опыт.