— Я слушаю вас, святой отец…

— Возьми своих головорезов, и прочешите весь город! Каждый дом, каждую нору. Трусите воров, моряков, контрабандистов, караванщиков, всех…

55

Аттон лежал на полу на сырых ветхих досках, в верхней комнате маленькой таверны, на краю города, и разглядывал в небольшое мутное окно возвышающийся над городом огромный замок Циче. Неприступные, чудовищной высоты стены его, были выложены из целых глыб гладкого и твердого гранита, темно-серого цвета. За стенами упираясь в низкое серое небо, громоздились одна над другой высокие башни, из того же камня, а под ними, блестели, крытые золотом и серебром, купола дворца.

Замок Циче был больше Вивлена, больше Барги. Этот замок был огромен. Быть может, лишь Монолит Проклятых, на краю света, мог сравниться с ним громоздким величием и неприступностью. Но Монолит был прекрасен, а замок Циче подавлял своей серой тяжестью и нечеловеческой, режущей глаза, архитектурой.

Аттон пристально вглядывался в сплетения лестниц и пандусов, разглядывал бойницы и окна, намечая путь для вторжения. Огромные замковые ворота казались неприступными, широкий мост через пропасть охранялся многочисленным отрядом гвардии. Аттон проследил, как меняется караул на стенах замка.

Разглядывая неприступные стены, Аттон вспоминал рассказы отца. Ардо дважды побывал внутри замка, и оба раза выбирался спустя недели, едва живой. Он поведал сыну, о том, что нет ничего страшнее на землях Лаоры, чем бесконечные, уходящие в неизвестность коридоры Циче. Замок построили в незапамятные времена гномы, для своих королей. Та крошечная часть замка, которую и поныне занимает двор Правителя Аведжии, пристроили гораздо позже. Весь остальной замок — загадка. Отец Аттона рассказывал об хитроумных ловушках и потайных дверях, о тоннелях, из стен которых торчат живые руки, норовящие ухватить тебя, о страшных звуках, раздающихся в кромешной тьме, и о факелах, которые горят столетиями. О скульптурах, от вида которых человек может сойти с ума. О гобеленах, с которых, с укором смотрят, словно живые, древние правители гномов.

Аттон помнил наизусть, весь план той части Циче, в которой жили люди. Но эта часть замка была лишь небольшим уголком, все остальные проходы и тоннели были перекрыты. Знал кое-что Аттон и об этом, но помня рассказы отца, опасался, спустя столько времени, рассчитывать на эти знания. А эти означало одно. Что идти ему придется в неизвестность. Если верить Торку, его отец так и не добился успеха. Теперь его очередь.

Аттон почувствовал легкую дрожь в теле. Превзойти отца. Сделать то, что не смог сделать он. Торк знал, кого посылает, знал и мог бы не приказывать. Мог бы только намекнуть, и Аттон пошел бы. Пошел через лес Аллафф, через пустоши и ураганы… Не для того, что бы исполнить, то, чего он не понимает.

А для того, что бы сделать то, чего не смог сделать его отец. Аттон, лежа на грязном полу, там, где возможно много лет назад, лежал и его отец, прикусил до крови губу, и сжав кулаки, прошептал:

«Я дойду. Я обязательно дойду»

56

Долгор. Фердинанд, сжав ладонями виски, склонился над пыльным фолиантом, в глубине своей библиотеки. Эта книга была единственной, принесенной им в Циче, из замка Барагма. «История Старой Империи».

Всё ложь… От первого, до последнего слова…

Фердинанд смотрел на корявые, словно танцующие, буковки древней аведжийской письменности. Он знал правду. Более, чем кто-то другой, во всей Лаоре, он знал правду о Старой Империи.

Проклятая Обитель… Фердинанд, с невольным восхищением, с затаенной завистью, вспоминал опаловые стены, изукрашенные мозаикой из янтаря и агата, легкую, сказочную дымку над вечнозелеными садами среди белых снегов, башни, из прозрачного хризолита и воздушно-легкие, ажурные беседки, среди неподвижных озер. Сон…

Он провел год, как во сне, в благоухающей тишине, нарушаемой порой, лить монотонным голосом настоятеля, да жужжанием пчел.

Он хотел многого, всего и сразу, в чудовищном самомнении своем, полагая, что, как сын Великого Герцога, достоин большего, нежели ковыряться в грядках и слушать длинные проповеди. И однажды проснулся… Когда не увидел своих вещей в келье, и лишь после долгих поисков, обнаружил их валяющимися в пыли, на дороге за воротами Обители. Он, сын Великого Герцога, будущий архиепископ, ушел пешком, как бродяга, по грязной дороге, глотая почему-то, горькие слезы.

По его лицу скатилась капля, и упала на тонкий пергамент. Фердинанд отпрянул. Долгорские монахи создали свою, ложную картину мира. Об этом, не знает даже архиепископ. Только он, Великий Герцог Аведжийский, достойный наследник Древних Правителей, только он знает истинную правду. Легенды, мифы, религии, официальная история, все это создавалось в недрах Обители, для того, что бы люди забыли, кто на самом на самом деле должен править Миром. Фердинанд знал, что монахи, за давностью лет, и сами потеряли путеводную нить. И во многом, благодаря стараниям предков Фердинанда. И сейчас, Обитель, запутавшаяся в собственной лжи, судорожно хватается за каждую возможность укрепиться в этом мире, который с каждым днем все больше и больше напоминает Старую Добрую Империю. То славное время, когда не было политиков и банков, когда чернь была чернью, а рыцари — рыцарями. Когда миром правил меч, а не презренный желтый металл. Когда люди боялись драконов, а не Истребителей Зла и Тайную Канцелярию. Мир, которым должен править он, Фердинанд, истинное воплощение древних вождей.

57

Аттон висел, улепившись за длинный узкий карниз, и терпеливо ждал, когда разойдутся стражники. Гвардейцы же, видимо, перебрав за обедом кислого вина, с удовольствием демонстрировали друг другу мастерство пьяной отрыжки. Аттон мог спокойно спуститься и порубить их как капусту, но рядом не было ни одного открытого помещения, где можно было бы спрятать трупы. Поэтому он продолжал спокойно висеть у них над головами и ждать. Когда прозвучал удар дворцового колокола стражники, пьяно пошатываясь, разбрелись по коридорам, и Аттон, бесшумно спустившись, осмотрелся по сторонам.

Он находился в самом дальнем крыле жилого уровня, здесь располагались складские помещения, кухни, жили повара и прислуга. Охранники, патрулировавшие эти коридоры, могли позволить себе выпить, так как сюда вряд ли спускался кто-нибудь старше помощника дворцового курьера. Аттон прошел чуть вперед и заглянул в комнату, где потный стражник, весело похрюкивая, возился с дородной служанкой. Дальше, за двумя лестницами, ведущими в угольные подвалы, начинался невысокий подъем, заканчивающийся пандусом, сплошь забитым мешками с капустой и свеклой. Аттон, спрятавшись за мешками, понаблюдал ссору между двумя поварами, и воспользовавшись, особо громким всплеском эмоций, проник на кухню, и за спиною у незадачливых поваров пробрался к потайному ходу, на который в свое время, случайно наткнулся его отец. Ход вел в спальню одной из фрейлин двора, и Аттону пришлось, чутко вслушиваясь в каждый звук, ползти по-пластунски добрых две стрелы. За это время, он поднялся на три этажа, миновав при этом, как минимум десяток сторожевых постов. Ход закончился сплошной чугунной перегородкой. Аттон приложил ухо к холодному металлу, и услышав визгливые женские голоса, улыбнулся.