— Ну, с чего начнем? — весело спросила миссис Лемон. — Конечно, с кормления. Я велела Вайолетт оставить нам несколько бутылочек Энтони. Дорогая, пойдем на кухню. Наденьте этот передник, и я покажу вам, как отмерять дозу. Шесть ложечек, дорогая. Так, правильно. Самое главное — это предварительно простерилизовать бутылочки и соски. Иными словами, тщательно прокипятить их.

Майя прислала Робин оливковое платье из шелка-сырца, а также туфли и сумочку в тон. В приложенной записке объяснялось, что у платья есть маленький изъян, поэтому продать его она не может. Туфли и сумочку Робин оплатила по почте. Когда она впервые надела платье, у Фрэнсиса загорелись глаза.

— Потрясающе, — сказал он, проведя пальцем по ее обтянутой шелком спине, и Робин чуть не потеряла сознание от желания. Потом он поцеловал ее в шею. Они тут же забыли о приеме, на который должны были идти, и сбросили одежду. Платье лежало на полу спальни Фрэнсиса, как маленькая зеленая лужица.

Все вечера Робин были заняты клиникой, собраниями и свиданиями с Фрэнсисом. Она не любила пышные приемы и предпочитала шумные ночные клубы и пивные. В компании с Джо, Гаем и даже с Ангусом ей было веселее, чем с кузеном Селены Харкурт Тео и его прихвостнями. Но Фрэнсис, отчаянно нуждавшийся в деньгах для «Разрухи», обхаживал богатого Тео Харкурта. Робин чувствовала себя виноватой в том, что забыла старых подруг: она уже несколько месяцев не участвовала в спиритических сеансах мисс Тернер и сумела только раз встретиться с Майей и Элен, да и то мельком.

Фрэнсис на наделю ездил с ней в Уэльс изучать условия жизни в шахтерских поселках. С ним было не так страшно ходить по мрачным и безмолвным улицам. Вернувшись в Лондон, Робин работала допоздна, пытаясь вычислить среднее содержание белков и углеводов в питании безработных шахтеров, а Фрэнсис писал гневную и страстную статью об увиденном. Тео Харкурт, пробежав глазами свежий номер «Разрухи», сдержанно похвалил его. Фрэнсиса стали еще чаще приглашать на обеды и приемы. В их полуподвале стало собираться еще больше народу; Робин редко засыпала раньше шести часов утра.

Когда на октябрьских выборах победу одержали консерваторы, разгневанный и разочарованный Фрэнсис уехал с Ангусом в Танжер к Вивьен. Без него Лондон казался холодным, скучным и серым. На следующий вечер Робин поехала на Ливерпульский вокзал и села на поезд до Эли. В вагоне она задремала, а когда Хью встретил ее в Соэме, уснула прямо в машине. Ферма Блэкмер возникла среди болотистых полей как мираж, но на этот раз скука, которую Робин обычно ощущала, возвращаясь домой, сменилась чем-то вроде облегчения. Она обняла родителей, съела обильный обед, приготовленный Дейзи, легла в постель и проспала до утра. Когда Робин рассказала отцу о своей работе, то, к собственному удивлению, заметила в его глазах гордость. Гордость, которой она не видела с тех пор, как отказалась поступать в Гиртон.

Вернувшись в Лондон через неделю, Робин поняла, что соскучилась по работе. Столик в спальне был завален заметками, второпях сделанными на конвертах и оборотной стороне списков покупок. Робин закрылась у себя в комнате, выходя только для того, чтобы поесть. К концу месяца заметки превратились в аккуратную стопку машинописных страниц. Робин поздравила себя, провела расческой по волосам и попыталась найти губную помаду. Когда раздался стук в дверь, она рылась под кроватью.

Девушка открыла, и младшая мисс Тернер прошептала:

— Робин, милочка, пришел мистер Гиффорд.

Обе мисс Тернер обожали Фрэнсиса. У Робин ёкнуло сердце, и она бегом спустилась по лестнице. Фрэнсис ждал в гостиной. Его кожа покрылась загаром, волосы выгорели на африканском солнце. Девушка бросилась в его объятия. День, который до сих пор казался обычным, превратился в праздник.

— Как там в Танжере?

— Жарища. В здешней холодине пришлось надевать три свитера сразу. Ангус подхватил там лихорадку, а еда была отвратительная, — ворчливо ответил Фрэнсис, не находивший себе места. — Радость моя, надевай свои красивые одежки. Я хочу тебя куда-нибудь свозить.

Она покачала головой:

— Не могу.

— Пожалуйста, милая. Я соскучился по тебе.

— Фрэнсис, я тоже соскучилась, но сегодня вечером у меня собрание.

— Опять твои ужасные пацифисты? Брось, Роб, один разок пропустишь. Все эти старые суфражистки и бородатые христиане…

Насмешка над тем, что было ей дорого, разозлила Робин.

— Фрэнсис, я член комитета. Мне нужно представить докладчика. Я действительно не могу пропустить это собрание.

Гиффорд мгновение смотрел на нее, потом сказал: «Как хочешь», — круто повернулся и ушел.

Робин хотела побежать за ним, но сумела остановиться. Она продержалась этот вечер и еще два дня, то ругая себя за гордость, то напоминая себе, что во всем виноват сам Фрэнсис. Через три дня Робин, уверенная в том, что потеряла его, изгрызла себе ногти и рявкала на каждого, кто с ней заговаривал. Она то и дело прокручивала в уме сцену его ухода, пока не начинала болеть голова. Теперь она уже не знала, кто из них был виноват в ссоре. Но как-то вечером Робин возвращалась к себе и увидела, что Фрэнсис сидит у стены дома мисс Тернер, едва различимый за огромным букетом. Она бросилась к нему.

— Прости, я вел себя по-свински. — Фрэнсис протянул ей белые лилии и ярко-розовые стефанотисы. — В Танжере было ужасно. Пекло адское, а этот гад Дензил Фарр вечно путался под ногами. Я подхватил какую-то желудочную заразу и не вылезал из сортира.

Внимательно посмотрев на Фрэнсиса, Робин заметила, что загар загаром, а тонкие морщинки вокруг его глаз остались белыми.

— Ты простила меня? — спросил он и обнял ее так крепко, что раздавил цветы, и их густой аромат напоил унылый лондонский воздух.

На выходные Фрэнсис увез ее в Лонг-Ферри. Два дня они провели в старом доме одни, занимались любовью, кормили друг друга консервированными сардинами и ели персики на продуваемом всеми ветрами бельведере, любуясь звездами.

После этого жизнь Робин стала такой же, какой была до его отъезда. Каждый вечер они куда-то выезжали и большинство выходных тоже проводили вне дома. В полуподвале на Хакни всегда было полно народу; вставая по утрам, чтобы забрать молоко, Робин переступала через людей, храпевших на полу гостиной. Однажды глубокой ночью она застала на кухне бездомного поэта, шарившего по шкафам в поисках еды. Старшая мисс Тернер начала ворчать, и Робин приходилось придумывать самые невероятные поводы, чтобы оправдать свое отсутствие.

В середине декабря они отправились на фотовыставку. Увязавшийся с ними Джо внимательно всматривался в темные крупнозернистые снимки. Фрэнсис вполголоса объяснил:

— Много лет назад во время школьных каникул Джо таскал меня в холодные, замерзшие пустоши, чтобы фотографировать камни.

Услышавший его Джо сказал:

— Скалы, Фрэнсис. Это были скалы, черт побери. Робин, ты знаешь, о чем я говорю. Мрачные пруды, поросшие тростником; холмы с выгоревшей травой… Я мечтал, что мои снимки будут висеть на стенах какой-нибудь шикарной маленькой галереи в Хэмпстеде.