Взгляд Кэрри опускается на мой плоский живот, в котором, как я надеюсь, зародилась будущая жизнь.

– Так ты?.. Неужели?

– Может быть, – смеюсь я. – С уверенностью ничего сказать нельзя, но у меня десятидневная задержка. К тому же я постоянно чувствую себя усталой… и частенько подташнивает…

Кэрри обнимает меня:

– Но это же замечательно! – Она отступает на шаг и пристально смотрит на меня. – Замечательно, правда?

– Не то слово.

С чашкой шоколада в руках я следом за Кэрри иду в гостиную, где собралась куча гостей всех возрастов. В углу возвышается искусственная елка, в камине весело потрескивают самые настоящие дрова.

– Господи боже! – кричит мистер Ньюсом, увидев меня. – Немедленно расстилайте красную ковровую дорожку! К нам пожаловала восходящая звезда Голливуда!

Он подхватывает меня и кружит так, что я едва не теряю сознание. Я смотрю на отца Кэрри сквозь пелену слез. В его бороде поблескивают нити седины, поредевшие волосы, по-прежнему завязанные в конский хвост, тоже посеребрились. Но его улыбка по-прежнему ослепительна.

– Как я рада вас видеть! – говорю я.

К нам подходит мама Кэрри. Они изменилась очень мало, светлые волосы по-прежнему густые и вьются волнами.

– Теперь моя очередь. – Она сжимает меня в объятиях, таких нежных и уютных, что меня охватывает невыразимо приятное чувство. Кажется, я вновь ощущаю близость мамы.

– Ох, как я по вас скучала, миссис Ньюсом! – бормочу я, вдыхая запах ее духов.

– Я тоже по тебе скучала, милая моя девочка, – шепчет она. – Еще бы, ведь мы с тобой знакомы почти тридцать лет. Прошу тебя, зови нас Мэри и Дэвид. Пойду принесу тебе поесть. Дэвид испек чудный пирог с грибами. Да и мой тыквенный пудинг стоит попробовать. С карамельным соусом он так хорош, что за него можно душу отдать.

У меня такое чувство, будто я вернулась домой. Меня окружают любовь и внимание. Господи, как приятно смотреть на эту эксцентричную пару в грубых шерстяных свитерах и сандалиях «Биркеншток»! Мое сердце, где после смерти мамы и ухода Эндрю поселилась пустота, оживает и наполняется любовью.

Через несколько часов у меня от беспрестанной болтовни и смеха начинает болеть горло. Гости разъехались, и мы с Кэрри, Стеллой и Мэри сидим на кухне, доедая остатки пирога. Дэвид зовет нас из своего кабинета:

– Идите сюда, посмотрите, что я для вас приготовил.

Мы входим в его уютный, обшитый сосновыми панелями кабинет. Дети Кэрри устраиваются на ковре перед телевизором, словно предвкушая мультики. Вместо этого на экране появляются две девочки, в которых с трудом можно узнать нас с Кэрри. Мы обе смотрим на экран, не отрывая глаз, подшучиваем друг над другом и покатываемся со смеху.

Дэвид указывает на полки, сплошь заставленные дисками:

– У меня ушло полгода на то, чтобы перевести все старые пленки VHC в формат DVD. Вот этого момента никто из вас точно не помнит!

Он вставляет очередной диск и нажимает кнопку «плей».

На экране – очаровательная молодая брюнетка со стрижкой в стиле Фарры Фосетт. На ней длинное синее пальто, расстегнутое на сильно выпирающем животе. Она ведет за руки двух маленьких белобрысых мальчуганов. Я сползаю с дивана и становлюсь перед телевизором на колени, прижав руку к дрожащим губам.

– Мама… – Голос мой внезапно становится хриплым. – Это же моя мама! Беременная… мной!

Кэрри протягивает мне пачку бумажных салфеток, и я вытираю слезы.

– Какая она красивая, – шепчу я, но если приглядеться, видно, что в ее прекрасных глазах стоит печаль. – Откуда у вас эта пленка?

– Я снял эти кадры, когда мы все жили на Босворт-авеню.

– Босворт? Вы хотите сказать, на Артур-стрит?

– Да нет. Мы познакомились с твоей мамой еще раньше. Представь себе, мы с Мэри были ее первыми клиентами.

Волосы у меня на загривке встают дыбом. Я медленно поворачиваюсь к Дэвиду:

– Прошу вас, припомните точно, когда вы познакомились с мамой.

– Мы переехали на Пасху… Значит, дело было весной… но какой же это был год… – Он вопросительно смотрит на жену.

– Семьдесят восьмой, – подсказывает Мэри.

Ошеломленная, я с трудом перевожу дух. Вопрос, который мне необходимо задать, застревает у меня в горле.

– Джонни Мэннс, – наконец выдавливаю я из себя. – Вы его знали?

– Джонни? Еще бы! – восклицает Дэвид. – Он играл на гитаре в баре «У Джастина».

– Классный был музыкант, – подхватывает Мэри. – И чертовски хорош собой! Все женщины в нашем квартале были в него немного влюблены.

Здесь, в этой комнате, рядом со мной сидят два человека, которые знали моего отца.

Прошу вас, расскажите о нем! – умоляю я. – Расскажите все, что о нем знаете.

– Могу предложить тебе кое-что получше рассказа, – говорит Дэвид, встает и принимается перебирать диски. Читает надпись на пластиковой коробке и возвращается к телевизору. – Я как-то раз снял его выступление в баре. Мы все были уверены, что он далеко пойдет.

Он нажимает «плей». Сердце мое готово разорваться. Маленький, скудно освещенный бар, набитый посетителями, в основном молодыми. Камера выхватывает музыканта, который сидит на высоком табурете с гитарой в руках. Я вглядываюсь в него так пристально, что у меня начинает ломить глаза. Шапка непослушных темных волос, густая борода и усы. Темно-карие глаза, кажется, смотрят прямо на меня. Эти глаза хорошо мне знакомы. Я вижу их всякий раз, как подхожу к зеркалу. С губ моих невольно срывается стон, и я зажимаю рот рукой.

– Следующая композиция – из альбома «Битлз», который сами они назвали «Белым», – объявляет Джонни. – Пол Маккартни написал эту песню в Шотландии весной шестьдесят восьмого года. По его словам, песня стала его откликом на конфликты между белыми и цветными, участившиеся в Соединенных Штатах. – Музыкант касается струн. – В английском сленге слово «птица» означает также женщина.

Он играет вступление и начинает петь. Его голос кажется мне ангельским. Не в силах сдержаться, я начинаю всхлипывать. Джонни поет о черной птице с перебитыми крыльями, которая тоскует о небесах, тоскует о свободе. О том, что всю свою жизнь эта птица ждет одного упоительного мгновения полета.

Я думаю о маме, обремененной двумя маленькими детьми, накрепко связанной с мужем, которого она не любила. Наверное, она тоже тосковала об утраченных крыльях.

А я сама? Разве я не жду упоительного момента, когда, взглянув в глаза незнакомого человека, узнаю в нем отца, о котором тосковала всю жизнь?

По моим щекам текут слезы. Песня заканчивается. Джонни уходит, его сменяет какая-то певица. Не спрашивая, я нажимаю на кнопку «повтор» и смотрю кадры с Джонни еще и еще раз. Я слушаю голос своего отца, касаюсь пальцами экрана и глажу его прекрасное лицо, его изящные руки.