Рабыня затряслась от страха.

— Это невозможно, — возразила она. — Вся река забита суднами, переполненными взбешенными людьми, к тому же стража острова окружила берег.

Радопис стала рвать на себе волосы и воскликнула:

— Почему весь мир ополчился против меня, все двери закрылись предо мной? Я устремилась в темную бездну отчаяния. О, мой любимый! Как тебе сейчас приходится там? Как мне прийти к тебе?

Желая утешить Радопис, Шейт сказала:

— Наберись терпения, моя госпожа. Это черное облако пройдет.

— Мое сердце разрывается на части. Я чувствую, как он страдает. О, мой повелитель, мой любимый! Я даже представить не могу, какие события происходят в Абу.

Эти беды сломили Радопис, ее сердце разрывалось от страданий, и она не могла сдержать горючих слез. Шейт растерялась подобному неожиданному проявлению чувств. Она увидела главную жрицу любви, роскоши и капризов в море слез, отчаянно причитавшую, обессиленную горем при мысли о том, что потерпели крушение надежды, которые чуть не сбылись. Сердце Радопис коснулась ледяная рука страха, когда она с тревогой и трепетом задала себе вопрос: «Неужели они смогут заставить ее повелителя идти против собственной воли, лишить его счастья и гордости? Станет ли ее дворец целью для вымещения ненависти и недовольства?» Жизнь окажется невыносимой, если сбудется один из этих кошмаров. Тогда лучше наложить на себя руки, если жизнь лишится блеска и радости. Сейчас Радопис, прежде окруженная любовью и славой, готовилась сделать выбор между жизнью и смертью. Она долго размышляла над этой дилеммой, пока печаль не вывела ее на мысль, которая затаилась в самом дальнем уголке памяти. Вдруг Радопис одолело любопытство, она быстро поднялась, вымыла лицо холодной водой, чтобы не осталось и следа от слез. Она сказала Шейт, что желает поговорить с Бенамуном о некоторых делах. Как обычно, юноша с головой ушел в работу и не ведал о злоключениях, окрасивших весь мир в мрачный цвет. Заметив Радопис, Бенамун пошел ей навстречу, его лицо светилось от радости, но он тут же замер.

— Клянусь вашей несравненной красотой, сегодня вы действительно печальны, — произнес он.

— Вовсе нет, — возразила Радопис и опустила глаза, — мне просто чуть нездоровится. Наверное, я занемогла.

— Очень жарко. Не лучше ли вам посидеть часок у пруда?

— Я пришла к тебе с просьбой, Бенамун, — резко сказала Радопис.

Он скрестил руки на груди, словно говоря: «Я к вашим услугам».

— Бенамун, помнишь, однажды ты говорил мне о чудесном яде, составленном твоим отцом? — спросила она.

— Конечно, помню, — ответил молодой человек, и на его лице появилось удивление.

— Бенамун, мне нужен флакон этого средства, которое твой отец назвал «счастливым ядом».

Удивление Бенамуна стало очевидным, и он тихо спросил:

— Для чего он вам понадобился?

Как можно спокойнее она ответила:

— Я разговаривала с одним врачом, и он проявил интерес к этому средству. Врач спросил меня, не могу ли я раздобыть флакон упомянутого яда, тогда ему удалось бы спасти жизнь больному. Бенамун, я обещала достать этот яд. Обещай мне, в свою очередь, принести мне его без промедления.

Юноша был рад выполнить любую ее просьбу и весело ответил:

— Через считаные часы флакон будет в ваших руках.

— Как это возможно? Разве тебе не придется отправиться за ним в Амбус?

— Нет. Я храню один флакон в моем жилище в Абу.

Невзирая на все беды, обрушившиеся на Радопис, слова юноши пробудили в ней любопытство, и она недоуменно уставилась на него. Юноша опустил глаза, на его лице заиграла краска.

— Я ездил за ним в тягостные дни, когда чуть не исцелился от своей любви и был в глубоком отчаянии. Если бы не расположение, которое вы мне оказали после этого, я теперь уже коротал бы свои дни в обществе бога Осириса.

Бенамун отправился за флаконом. Радопис встала, гордо выпрямив спину, и промолвила:

— Быть может, я приму яд, это лучше, чем иной, более зловещий исход.

Повинуясь велению фараона, Софхатеп отдал честь и вышел, его лицо выражало смущение и страх. Оба советника продолжали стоять, их лица покрылись мертвенной бледностью. Софхатеп нарушил молчание:

— Умоляю тебя, мой повелитель, откажись от посещения храма.

Фараон не мог принять такой совет и, сдвинув брови, гневно изрек:

— Неужели я должен спасаться бегством при первом выкрике из толпы?

Первый министр ответил:

— Мой повелитель, простой народ дошел до безумия. Нам следует выгадать время, чтобы подумать.

— Сердце подсказывает мне, что наш план обречен на явную неудачу, и если я сдамся сегодня, то навеки потеряю свое достоинство.

— А гнев народа, мой повелитель?

— Он спадет и уляжется, когда люди увидят, как я, подобно обелиску, в своей колеснице еду сквозь ряды людей, глядя опасности в лицо, и не собираюсь ни уступать, ни сдаваться.

Фараон начал расхаживать взад и вперед, пребывая в раздраженном расположении духа. Софхатеп молчал, он сам сдерживал гнев. Он повернулся к Таху, словно призывая того на помощь, но командир напоминал привидение, его глаза устремились вдаль, веки налились тяжестью, и стало ясно, что его мысли заняты собственными горестями. Воцарилась мертвая тишина, слышались лишь шаги фараона.

Нарушив молчание, торопливо вошел дворцовый распорядитель. Он поклонился фараону и сказал:

— Мой повелитель, офицер полиции просит вас принять его.

Фараон велел провести того и бросил взгляд на советников, дабы удостовериться, какое впечатление на них произвели слова распорядителя. Фараон заметил, что они смущены и встревожены, на его губах появилась кривая усмешка, он надменно пожал широкими плечами. Вошел офицер, запыхавшись от ходьбы и волнений. Его униформа покрылась грязью, шлем был разбит и криво сидел на голове. Его вид не предвещал ничего хорошего. Офицер отдал честь и, не дожидаясь разрешения, заговорил:

— Мой повелитель! Люди учинили отчаянное сражение с полицией. С обеих сторон много убитых, они одержат верх над нами, если мы не получим значительных подкреплений из рядов стражи фараона.

Софхатеп и Таху пришли в ужас. Оба взглянули на фараона и заметили, что у того от негодования дрожат губы.

— Клянусь каждым богом и богиней в пантеоне, — закричал фараон, — эти люди явились сюда не ради того, чтобы отметить праздник Нила!

Офицер полиции продолжал:

— Мой повелитель, наши разведчики доносят — жрецы подстрекают людей на окраинах столицы, внушая им, будто фараон ложно утверждает, что на юге идет война, и использует этот обман в качестве предлога, дабы собрать войско и сокрушить народ. Люди поверили им и обезумели. Если бы полиция не преградила им путь, то они уже подступили бы к священному дворцу.