В последние годы в прессе появилось колоссальное количество воспоминаний людей, друживших с Владимиром Высоцким. По моим подсчетам, с младенчества с ним дружили около ста двадцати тысяч человек, в последующие годы прибавилось еще около четырех миллионов. И каждый из них, судя по воспоминаниям. внес громадный вклад в его творчество.

Недавно мне попались в руки воспоминания о Высоцком еще одного его друга, и я считаю своим долгом вас с ними познакомить.

Хочу рассказать о своей дружбе о Владимиром Высоцким, с которым я не был знаком, и о своем вкладе в его творчество, благодаря которому (я имею в виду вклад) он стал тем, чем он стал.

В конце пятидесятых Володя написал свои первые, несовершенные стихи. Я понял, что должен помочь ему как художник художнику. Чтобы быть объективным, стихов я не читал, но жестоко раскритиковал их в газете «Литературный листок». «Нет, господин Высоцкий» называлась рецензия. Меня приняли в Союз писателей.

Когда Володя записал на магнитофонную пленку свою первую песню, я в газете «Культура в жизни» сравнил его с Окуджавой. Что по тем временам приравнивалось к грабежу со взломом. Эта моя дружеская поддержка оставила Володю практически без работы и без куска хлеба. Что необходимо каждому художнику. Ибо сытое брюхо к творенью глухо. Поэтому, и только поэтому, я наступил на горло Володиной песне.

После первого цикла песен я в журнале «Музыка на службе» написал, что музыка песен Высоцкого не имеет ничего общего с музыкой Баха. Гёнделя и Моцарта. В доказательство я приводил песню:

Попали мы по недоразумению.

Он за растрату сел, а я — за Ксению.

У нас любовь была, но мы рассталися.

Она кричала, б…, сопротивлялася.

«Попробуйте, — писал я, — уложить это «б…» в верхний регистр Домского органа». Я был прав. Никому это не пришло в голову. Тем более что в то время Домский орган был на капремонте.

За эту статью меня приняли в Союз композиторов. И дальше я делал все, чтобы выковать из Володи художника. Как вы думаете, за что меня приняли в Союз кинематографистов? Правильно. За разгромные рецензии на фильмы с Володиным участием. В этих статьях я впервые ввел в обиход выражение «эстетическая диверсия». И заметьте, чем разгромнее были рецензии, тем лучше он играл. И чем лучше он играл, тем разгромнее были рецензии.

В середине шестидесятых в нашей жизни произошли большие события. На основании песни «А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты» я внес переворот в военное дело. Я доказал, что в борьбе двух социальных систем нейтральной полосы быть не может. Есть только один передовой край, который хочет отодвинуть назад «некий Высоцкий». Меня пригласили на чашку чая в Генштаб и присвоили звание капитана в штатском, а Володя с трудом остался на свободе. Что и помогло подняться ему на новую творческую высоту. И в этом моя неоценимая заслуга.

А теперь о Театре на Таганке. Со дня его основания в 1964 году я не уставал писать, что это «не наш театр», что «формализм, экзистенциализм и эмпириокритицизм не способны ничего дать советскому зрителю». И результат оказался налицо, Театр на Таганке стал самым популярным театром, а Володя Высоцкий, которого я в одной из статей назвал «ущербным Гамлетом с Большого Каретного», — любимцем театральной Москвы. И такого же Парижа.

Я думаю, нет нужды сообщать вам, что после этого меня приняли в ряды Всероссийского театрального общества.

Много, очень много я сделал для Высоцкого. Мои труды увенчались успехом. В июле 1980-го Володи не стало. Вся Москва была на его похоронах, оголив олимпийские трибуны. Он стал любимцем других стран мира. Его пластинки расходятся миллионными тиражами, книги его стихов невозможно достать.

И это я, давя его на каждом шагу, помог ему достичь такого положения.

Причем он не первый. Это я в свое время написал донос на Достоевского, и мы получили «Преступление и наказание», это я выгнал из страны Бердяева, это я в тридцатых попридушил Булгакова, а в сороковых, — Платонова, это я в сорок шестом назвал Зощенко пошляком, а Ахматову — блудницей, это я разогнал «Новый мир» шестидесятых.

Я сделал все, чтобы самым талантливым было как можно хуже, чтобы они выстояли и стали еще талантливее. И не страшно, что многие из них ушли раньше положенного срока.

Они сделали достаточно.

А я вынужден жить. Потому что наша земля никогда не оскудевала талантами. И всем я должен помочь. И для этого я должен жить. Ура!

Эдуард Медведкин

Стакан воды

Гаврилову пришла пора жениться.

Гаврилов жениться не хотел. Ему и холостому было хорошо. И хотя умом понимал: надо! — сердце говорило: «Брось, сгинь, нудьга!»

Он довольно успешно разрушал доводы уговаривающих и даже сам переходил в атаку. Не без успеха. Двух женатиков, которые особенно усердствовали, он убедил сбежать от семьи на Колыму.

Но однажды его сразили наповал. «И кто тебе на старости лет стакан воды принесет? Заболеешь — налиться некому подать».

Ночью Гаврилову приснилось, что он лежит в грязной, неубранной квартире, один, старый, немощный, по седой, давно не бритой щетине текут слезы, и впалая, больная грудь исходит, захлебывается криком-шепотом: «Воды… воды…»

Утром он срочно произвел инвентаризацию потенциальных невест. Более других ему нравились Валечка, Лялечка и Танечка.

Валечка, несомненно, кандидат номер один. Тоненькая, воздушная. Глаза голубые, как море возле скал Алупки, где они отдыхали вдвоем. Сплошное очарование. При виде ее Гаврилову хотелось раздавать прохожим карманные деньги и целовать комнатных собачек, которых ненавидел. Но с точки зрения стакана воды… Она же актриса. Такие даже на пенсии бегают вечерами в театр. А если как раз в это время его посетят жажда и немощь одновременно?

Вот Лялечка попроще. Веселая, бойкая. Попроси не только стакан — графин, тазик, корыто принесет. И не простой воды — газированной. Но… красивая. От поклонников отбоя нет. И моложе. На нее всегда будет спрос. И когда-нибудь от