Я сложила письмо.

– Вы… вы должны сообщить ей.

– Не могу. Папочка возражает. Зачем беспокоить ее тем, против чего она бессильна.

– Ах, моя госпожа, ведь ее брат умирает! Она должна иметь возможность…

– Я сказала – нет! – Я швырнула ей пустой пакет. – Верни его Цакапо. – Из ящика стола я извлекла кошель и вытрясла шесть рубинов. – Ему этого хватит, чтобы купить имение. Скажи ему: я жду, что он и в дальнейшем будет направлять мне письма, адресованные Джулии. Не копии. Мне нужны оригиналы, как этот. Я переправлю это в Рим с моим следующим курьером.

– Хорошо, моя госпожа. – С несчастным видом Пантализея вышла из комнаты.

Я схватила сложенное письмо от Орсино. Подержала в руке.

И, не давая сомнениям овладеть мной, поднесла бумагу к пламени свечи. У меня на глазах она превратилась в пепел…

Пришло время прощаться с Катериной Гонзага. Графиня обняла меня во дворике под полуденным солнцем, в лучах которого чувствовались брызги морской пены.

– Не забывайте моего совета. – С заученной улыбкой она вложила мне в руку запечатанный конверт. – Его святейшеству от моего мужа и меня – маленькая личная просьба. Надеюсь, мы просим не слишком многого.

– Я немедленно же отправлю ваше письмо, – пообещала я. – Хотя не могу утверждать, что у него будет возможность удовлетворить вашу просьбу.

– Столько волнений, правда? – вздохнула она. – Я говорю о французах: они как саранча. Естественно, у его святейшества есть более важные дела. Но если он сможет уделить время моей просьбе, я буду благодарна. – Она поцеловала меня в щеку. – Очень надеюсь, Лукреция, мы еще увидимся. Рада была познакомиться.

Она уселась в свой роскошный экипаж и в сопровождении пышной свиты пустилась в путь. Едва ли я стану по ней скучать. И хотя благодаря ей я поняла, как не хватало мне до сих пор дружеского общения, ее попытка мелкого шантажа меня покоробила. Я посмотрела на конверт, который она мне вручила, украшенный ее печатью. Возможно, в нем просьба о кардинальской шапке или урегулировании спора. Кажется, она говорила, будто кто-то пытается отнять у нее какой-то замок.

Я направилась к дворцу. Местная знать рассеялась, как только поняла, что бесплатные возлияния закончились. Джованни удалился на совещание, слуги под наблюдением Адрианы принялись за мытье полов. Джулия, помахав на прощание гостям со своей лоджии, ушла к себе. Она так и осталась в неведении о близкой смерти своего брата.

Мне полагалось бы испытывать злорадство. Она заслужила такое отношение к себе. Но меня почему-то одолевала хандра. Что я делаю здесь, в этом чужом месте? В Риме в этот час звучат церковные колокола, рынки наполняются купцами. С террас тявкают собаки. Мой кот Аранчино охотится в cortile на мышей, а папочка в Ватикане усаживается за дневную трапезу из окорока с вином.

Как мне хотелось собрать свои сундуки и вернуться домой! Я не сумела добиться ничего достойного упоминания, разве что скрыла от Джулии известие о болезни ее брата. Не обнаружила никаких свидетельств шпионажа или адюльтера. Зачем я только позволила Чезаре убедить меня ехать сюда! По пути в мои покои сожаление об этом окрашивало все в мрачные тона. День лежал передо мной безотрадной пустыней. Ни римской суеты, ни близости семьи. Что обещало мне будущее здесь? Общение с Джулией, когда она пробудится ото сна, изучение перехваченной через Цакапо корреспонденции, да и то ни в одном письме так и не нашлось ничего важного. Даже шифр этих писем я не могла разобрать. Оставалось надеяться, что это сможет кто-нибудь из секретарей папочки или Чезаре.

В моей комнате Никола и Пантализея проветривали платья.

– Оставьте меня.

Скинув туфли, я, полностью одетая, улеглась на кровать. Закрыла глаза. Слезы жгли их под веками. Мне было четырнадцать.

Как я могла знать, что этот час станет последним спокойным часом в моей жизни?

Разбудили меня вопли.

Еще не отойдя от сна, я, как пьяная, помотала головой на подушке. В моей комнате было темно. Вероятно, я совсем выбилась из сил. Уже наступили сумерки, и я проспала весь день.

Крик повторился. Я встала и направилась к окну, выходящему на внутренний дворик, но тут вбежала Пантализея, а следом за ней Мурилла и Никола. Бросив на них взгляд, я остановилась как вкопанная:

– Что? Что это за жуткие вопли?

Мой не вполне проснувшийся мозг подсказал мне одну мысль: французы. Они уже здесь. Прошли по Италии и перебрались через Апеннинский хребет, отделявший нас от Рима.

– Цакапо, – сказала Пантализея. – Синьор Джованни обыскал его кабинет. Господи, спаси нас и помилуй, моя госпожа, он знает все!

От ужаса кровь застыла у меня в жилах. Я повернулась к окну.

– Нет, моя госпожа, пожалуйста, не смотрите! – воскликнула Пантализея.

Но я откинула занавеси и уставилась через роговое стекло[47] на сцену внизу.

Вместе с сумерками с моря натянуло туман. В свете факелов на стенах cortile я увидела стражников, которые держали небольшого худого человека. Пленник сопротивлялся, а они сорвали с него блузу, обнажив его по пояс, и поставили на колени.

Перед ним стоял деревянный чурбан.

Он издал еще один отчаянный вопль. От рядов стражи отделилась фигура Джованни. Человек возле него держал боевой топор.

Ужас и недоумение закипели во мне. Тяжело дыша, я как безумная дергала защелку, пытаясь открыть ее. Пальцы срывались. Мне едва удалось сдвинуть ее, и в это время мой муж подал знак. Стражники, державшие Цакапо, положили его руки на чурбан. Крик зрел у меня в горле, отчаянная мольба остановить происходящее, и тут Цакапо вскрикнул, а стражник взмахнул топором и отсек секретарю кисти рук.

Кровь хлынула такими ручьями, что я отшатнулась. Последний вопль ужаса и боли продолжал звучать в моих ушах. Мне пришлось ухватиться за боковину окна, чтобы не упасть: стражники, державшие Цакапо, отпрыгнули, и он рухнул на брусчатку. Его отсеченные руки все еще подергивались. Вокруг него собралась красная лужа, густая и темная.

Я стояла, окаменев от ужаса, и вдруг Джованни поднял взгляд на меня.

Я отскочила назад, у меня подгибались ноги. Я повернулась к своим женщинам. Пантализея плакала, Мурилла сжимала в кулаках свои юбки, а лицо Николы посерело.

Я сказала себе, что не упаду в обморок. Не упаду. Не упаду…

Молчание тянулось целую вечность. Потом я услышала собственный голос:

– Цакапо сказал им про меня?

Пантализея кивнула:

– Синьоры Джулия и Адриана собирают вещи. Господин разрешил им уехать в Каподимонте и…