Боже, сколько же в Ветхом Завете таких вот садистских историй!

Иов достойно прошел через испытания. А за небольшое сомнение, которое он позволил себе относительно Божьего милосердия, он позже покаялся. И получил щедрое вознаграждение. Бог одарил его двойным богатством против прежнего, а также двадцатью детьми вместо десяти, отнятых Сатаной.

«Все хорошо, что хорошо кончается», — усмехнулась Фредрика.

И снова вспомнила полученное Якобом сообщение: «Всегда есть возможность покаяться и исправиться».

Она напряженно думала, что это может означать в контексте того, что она только что прочла в Книге Иова.

«Якоб Альбин был не таким, как я, — размышляла она, — он легко понимал смысл сказанного в Библии, и отправителю угрозы это было известно».

Она встала и стала ходить по комнате. Вопрос состоял в том, насколько хорошо отправитель сам был знаком с Библией. Если внимательно прочесть сообщение, то его можно понять как приглашение к переговорам. Покаяться и исправиться. Иов усомнился, но покаялся и был вознагражден.

Фредрика замерла на полушаге.

В последнем письме они предлагали ему сделку. Но Якоб Альбин отклонил предложение. Он проигнорировал их призыв прекратить поиски.

Но что же он искал? И как они поняли, что он отказывался вступить в переговоры? Расследование показало, что Якоб Альбин не посылал ответа ни на одно из полученных сообщений.

Значит, на него вышли каким-то иным способом.

Фредрика думала. И вспомнила, что на входной двери были найдены отпечатки пальцев Тони Свенссона.

Алекс решил первым делом поехать к Эрику Сунделиусу и лишь затем снова наведаться к Рагнару Винтерману.

Эрик Сунделиус, главврач и психиатр Дандерюдской больницы, принял их у себя в кабинете. Комната была небольшой, но толково обставленной. Плотно уставленный узкий книжный шкаф в торце, на стене за письменным столом — увеличенная фотография, тонированная сепией, представляющая, судя по всему, оживленный городской перекресток и пробку, выстроившуюся на красный свет.

— Мехико, — объяснил психиатр, проследив за взглядом Алекса. — Сам сделал несколько лет назад.

— Красиво. — Алекс одобрительно кивнул.

И задался вопросом, не здесь ли Эрик Сунделиус принимает своих пациентов.

— Это мой рабочий кабинет. Приемная находится в другом конце коридора, — ответил психиатр на его немой вопрос.

И сел в глубокое кресло.

— Должен, однако, сознаться, что в последние годы я, к сожалению, занимался пациентами гораздо меньше.

Алекс рассматривал его. У него был относительно небольшой опыт общения с психиатрами и психологами, поэтому его представление о том, как такого рода личности обычно выглядят, базировалось большей частью на стереотипах. Эрик Сунделиус выглядел совершенно не так, как ожидал Алекс. Он больше напоминал обычного терапевта — аккуратная стрижка и косой пробор.

— Якоб Альбин, — серьезно произнес Алекс. — Что вы можете рассказать о нем?

Мужчина по другую сторону стола печально посмотрел на Алекса, а затем на Петера.

— Что это был самый здоровый больной, каких я когда-либо встречал. — Эрик Сунделиус подался вперед, сцепив руки и, видимо, раздумывая, как поступить далее. — Порой он бывал плох, — сказал он, — и даже очень плох. Достаточно болен для лечения в стационаре и применения ЭСТ.

Петер поморщился, когда врач упомянул электросудорожную терапию, но, к облегчению Алекса, воздержался от комментария.

— За последние три года, мне казалось, я наблюдал улучшение, — продолжал психиатр. — Он казался беззаботным, что ли. Работа с беженцами всегда увлекала его, но благодаря большему числу лекций он, по моему мнению, нашел новый способ заниматься своим любимым делом. Я, кстати, однажды побывал на его докладе. Было чудно. Он сам выбирал свои битвы и выигрывал те, которые должен был выиграть.

Нахмуренное лицо Алекса осветила застенчивая улыбка.

— Вы не могли бы привести пример такой битвы? Боюсь, именно там у нас обширные пробелы.

Эрик Сунделиус вздохнул.

— Да, с чего же начать? То, что он не ладил с некоторыми слоями общества из-за своей бескомпромиссности в вопросах беженцев, было неудивительно. Но это определенным образом отражалось и на его семейных делах, и на профессиональных отношениях.

Петер сделал пометку в блокноте и поднял взгляд.

«Свен Юнг, — тут же подумал Алекс. — Тот, кто нашел Якоба с простреленной головой».

— Более всего его деятельность отягощала, конечно, отношения с младшей дочерью, Юханной.

— Юханной? — удивился Алекс.

Психиатр устало кивнул.

— Якоб сильно страдал, что так и не смог наладить отношений с ней.

Фотографии в доме на Экерё. Младшая дочь, исчезнувшая с семейных фотографий.

— Юханна Альбин отступилась от своего отца, когда он спрятал беженцев в церкви? — спросил Алекс.

— Нет, раньше, если я все правильно понял. Она вообще не разделяла взгляды отца в этом вопросе, что привело к конфликту.

— Нам стало известно, что Юханна в некоторой степени отдалилась от семьи, так как не разделяла их религиозных убеждений, — заметил Петер.

— Что также осложняло дело, — согласился Эрик Сунделиус. — Поэтому Якоб всем сердцем радовался, что старшая дочь Каролина начала принимать искреннее участие в делах беженцев, а также разделяла веру родителей, хоть и не была так же предана церкви, как они. Якоб нередко рассказывал, какую радость дарит ему Каролина.

Алекс приподнял бровь и почувствовал, как Петер замер.

— Но я полагаю, отношения с Каролиной тоже были серьезным бременем для человека с подобным заболеванием? — спросил он.

Психиатр наморщил лоб.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду ее наркозависимость.

Сперва Эрик Сунделиус был готов рассмеяться, но затем помрачнел.

— Каролина? Наркотики? — Он покачал головой. — Это невозможно.

— К сожалению, это так, — произнес Алекс. — Мы ознакомились с результатами медицинской экспертизы и свидетельством о смерти. Тело ее было истощено многолетним употреблением наркотиков.

Эрик Сунделиус перевел взгляд с Алекса и уставился на Петера:

— Простите, вы хотите сказать, что она умерла?

По всей видимости, психиатр не слишком внимательно прочитал газеты. Алекс решил вкратце рассказать ему о деле. Он поведал, как была найдена супружеская чета, о письме, якобы написанном Якобом Альбином, и об известии о смерти старшей дочери, ставшем непосредственной причиной, подвигшей его убить жену и себя самого.

Эрик Сунделиус сидел молча. Когда он наконец заговорил, голос его звучал принужденно, как у человека крайне рассерженного или расстроенного. Вид у него снова был, как будто он сейчас засмеется.