Сервантес замялся. Что происходит? Что привело ее в такое состояние?

– Да, ваша светлость. (Она спросит, сколько их?)

– И вы ветеран прошлых войн, – продолжала она.

– У меня есть письма, удостоверяющие…

– И вы предусмотрительно их захватили.

– Да, ваша светлость.

– Вместе с пехотной саблей и колетом. У вас есть раны?

– Необходимость показать их вогнала бы меня в краску, ваша светлость.

– О, конечно! – сказала она с едкой горечью. – С каких пор это стало щепетильной темой для мужчин? Вы тому пример. Они предмет вашей похвальбы.

– Похвальба прячет боль, – сказал он, впервые начиная обороняться.

– А смерть? Как вы спрячете ее? Под шуткой? – Ее широко открытые глаза обвиняли.

– Если мои ответы не удовлетворяют… – начал он, совсем уже сбитый с толку.

– Вы ищете моего покровительства, и я вам в нем отказываю. Вам не потребуются усилия, чтобы выяснить, что я не оказываю покровительства ни членам Академии, ни кому-либо еще. Попытка выклянчить его у меня, играя на жалости, – худшая форма цинизма. Вы полагаете, что можете подкупить мои чувства костюмом солдата и пожелтелыми похвальными письмами, которые кто угодно мог раздобыть после войны…

– Ваша светлость, вы в заблуждении, – сказал он.

– Докажите, что я ошибаюсь! – бросила она вызов. – Докажите мне, что у вас нет намерения обеспечить себе влияние или деньги, власть или что-то еще не менее заманчивое…

Но теперь вспыхнул гнев Сервантеса.

– У меня одно намерение – убедиться в безупречности вашей чести!

Она побледнела.

– Что вы сказали?

Он попытался загладить и умиротворить.

– Ваша светлость, я не прошу ничего, кроме возможности обсудить с вами вашу сатиру…

– Плагиат не доставил мне ни малейшего удовольствия.

– Но она же очень хороша!

– Я не приму похвалы! – сказала она, повышая голос. – Что похвального в том, чтобы писать во удовлетворение моды? Это ложь в угоду преходящести. Неужели вы сами этого не открыли? А еще сражались во имя лжи императора.

– У вас сложилось некое представление обо мне, на которое у меня нет ответа. Я сражался за императора и горд этим. Я ветеран. Я полагал, это придаст мне уважения в ваших глазах. Но поскольку это не вызвало у вас симпатии ко мне…

Ее трясло от ярости.

– На какую симпатию может надеяться банда убийц, которые служили своим плотским страстям, захватывая пол-Европы!

– Вы называете их убийцами, – сказал он, – тогда во что же это превращает их матерей?

Несколько секунд она кипела. Затем повернулась и со всей быстротой, какую допускали юбки, выбежала из комнаты.

Сервантес рухнул на диван в полном ошеломлении. Он и вообразить не мог такой катастрофической встречи.

Из-за дверей донеслись голоса – один протестующий, – звук пощечины и голос герцогини – неумолимый, бесповоротный. До чего же она разгневана, подумал он. Встал и собрался уйти. Его окружили осколки их беседы, черепки недоразумений, тайное отвращение, которое оба испытали, обнажив собственные чувства. То, насколько она неверно его понимает, встревоженно подумал он, превосходит всякое вероятие. Как могло произойти подобное? Правда, которую он искал у нее… никаких шансов на ответ.

Внезапно дверь распахнулась, и в нее почти влетела герцогиня со шкатулкой в руках. За ней, уговаривая ее, шла Кара с багровой полосой на щеке. Герцогиня остановилась перед Сервантесом, поставила открытую шкатулку на стол и вынула парные пистолеты.

– Ваша светлость! – молила Кара.

– Стань там, – приказала ей герцогиня. – Подашь мне сигнал, когда я скажу.

– Нет, ваша светлость, нет, – прорыдала Кара.

– Тогда убирайся прочь с моих глаз! – Кара выбежала из комнаты, а герцогиня обрушилась на Сервантеса. – Вот вам случай доказать вашу храбрость, которой вы хвастаете! Вы обменяетесь выстрелами со мной, женщиной, принадлежащей к слабому полу, чей мозг настолько помешался от эмоций, что не сможет обеспечить меткость выстрела!

– Простите, ваша светлость, я не хотел будить ваш гнев, и если что-то в моих словах причинило вам…

– Горе? Ну нет, горе ведь значения не имеет, так по-нашему? Куда предпочтительнее стрелять прямо и метко. Вот! – Она всунула ему в руку пистолет. – Он заряжен. Отступите на пару шагов и молитесь тому военному духу-покровителю, который до сих пор оберегал вас. – Она встала в позу, готовясь стрелять.

– Нет, ваша светлость, – сказал Сервантес и положил пистолет.

– Вы трус?

– Я стоял перед врагом на поле битвы, ваша светлость, – сказал Сервантес.

– Предел высокомерия, – прошипела она, – освящать убийства, как волю Бога! Берите пистолет или скоро сами спросите у Бога, согласен ли Он с вами в оценке императорской бойни!

– Не могу, – сказал он звонко. – Это было бы бесчестно.

– Ну, так я навяжу вам честь, – крикнула она, рванулась вперед и сильно ударила его по лицу. Потом попятилась и подняла пистолет. – Теперь вы исполнились чести?

Он ощутил во рту колющее железо крови. По всему дому звучали торопливые шаги. Домочадцы ворвались в гостиную и замерли. Он покачал гудящей головой. Герцогиня встала перед ним, и глаза у нее были такие же черные, как дуло поднятого пистолета. Он снова покачал головой, на этот раз отказывая ей.

– Застрелив меня, вы не утишите свой гнев, – сказал он сквозь слипающиеся губы.

– Тут вы, возможно, ошибаетесь, – сказала она, подняла пистолет и взвела курок.

– Я явился к вам со всем уважением, ваша светлость, – сказал он спокойно. – Какие бы планеты ни внесли подобные недоразумения в нашу встречу, помолимся, чтобы завтра их здесь уже не было.

– Уважение? Пренебрежение и только, – сказала она. Наступило молчание. Она повернулась и отдала пистолет Каре. – Держи их подальше от меня, – приказала она. У двери она оглянулась. – Вы смелы, – сказала она ему. – Черта ли это характера, добродетель или глупость – решить трудно. Спросите об этом себя, сеньор Сервантес. И спросите себя, почему смерти и сражений вам досталось больше, чем другим?

Могущественные враги и неудача Дон Кихота

После злополучного свидания с герцогиней Сервантес угрюмо возвращался домой по пыльной дороге, прекрасно сознавая, что против воли создал себе влиятельного врага. Пока его лошадь брела, поднимая пыль, его рассудок сражался с гидрой недоумений. Каким образом он оказался представленным столь неверно? Хуже того: столкнувшись с такой решительной и высокопоставленной оппозицией, разумно ли продолжать роман? Возможно, придется оставить его навсегда. Каким образом создание комедии могло породить столько врагов? Но ведь ни у кого не было причин таких, как у него, писать эту книгу. Ибо персонажи его повести были добродушным напоминанием о безумствах всего рода людского и написаны под воздействием божественного духа, чего он отрицать не мог. Было бы глупо даже попытаться. Вихрь недоумений улегся, правдивость положила конец сомнениям.