— Вам придется немного подождать, — загадочно блеснула вишневыми глазами аптекарша. — Ко встрече с мужчинами мы еще не готовы.

— Что значит: «не готовы»? — Шевалье был слишком замотан, чтобы воспринимать какие-либо недомолвки.

— Этого я вам объяснить не смогу, — не менее загадочно добавила Сима, скрываясь за дверью.

Врач и Шевалье переглянулись. Появился аптекарь и пригласил их посидеть за столом, на котором стоял кувшин с молдавским вином.

— Вы не боитесь, что у вашей аптеки соберется толпа страждущих? — поинтересовался врач, с первой же пробы признав этот напиток богов отменным.

— Каждый страждущий придет сюда. Я еще не встречал человека, которому бы повредил стакан хорошего вина. Никаких иных лекарств после моего вина человеку уже не понадобится.

Не успели мужчины пропустить по второму стаканчику, как дверь отворилась и заглянула Сима.

— Ага, вы все еще здесь, лентяи и пьяницы, — игриво насупилась она. — Сейчас вы кое-что увидите.

Она вновь исчезла за дверью, где сразу же послышались возня и возмущенный шепот. Еще через минуту в комнату втолкнули Христину.

С минуту мужчины смотрели на нее, не в силах отвести глаз. Подольская Фурия была неописуемо красивой. Малиновое вечернее платье с декольте настолько выразительно подчеркивало абрис ее груди, что даже очень сомнительного достоинства колье засверкало на ней драгоценными жемчугами. Распущенные черные волосы Сима успела подстричь, и теперь они по-цыгански окаймляли удивительно белое, цвета слоновой кости, лицо, на фоне которого черные глаза представлялись неестественно большими, словно озаренными солнечным светом угольки, источающие какое-то неземное волшебное излучение.

— Правда, я предложила Христине вовсе не то платье, которое вы ей купили, — игриво напомнила Сима. — Но ведь и вы, господин Шевалье, купили не то платье, которое должны были предложить такой красавице. Разве я не так уж права, чтобы ты осмелился утверждать это, Соломон? — обратилась к мужу.

— Разве я когда-нибудь осмеливался утверждать это, даже когда мог поклясться, что ты не права? Но в этот раз… — пощелкал он языком и пальцами, словно цыган, загоревшийся при виде холеной кобылицы.

— Во всяком случае, теперь господину Шевалье не стыдно будет везти госпожу Заблонскую хоть в Варшаву, а хоть в Париж.

— А вы собираетесь увозить ее с собой в Варшаву? — удивленно взглянул аптекарь на майора. — Если нет, я подыщу ей работу здесь, в местечке.

— Ага, у себя в доме, — мстительно рассмеялась Сима. — Нет уж, пусть лучше господин майор увозит ее в Варшаву. Я не пожалею для этого трех лучших своих платьев. Зато спать буду спокойно и в обнимку с мужем, а не с котом.

— Это ничего, что я встретила вас там, в лесу, правда? — с наивной надеждой спросила Шевалье доселе молчавшая Христина, совершенно не обращая внимания на перепалку супругов.

— Это прекрасно, что ты встретила меня именно там, — заверил ее Пьер.

— Вот видите…

— Сима, — вступил в свои права лекарь. — Вы можете выделить комнатку, в которой мы с госпожой Заблонской остались бы наедине?

— Так сразу… комнату? — похотливо оскалилась аптекарша.

— Стал бы я просить вас об этом, Симочка, если бы об этом же меня не просил господин де Шевалье.

— Оказывается, он уже просил вас об этом? Тогда это сразу же меняет дело.

Врач и Христина ушли вслед за Симой. При этом в двери Христина испуганно оглянулась на Шевалье. Это был взгляд затравленного звереныша, предчувствующего беду и боящегося расставаться с человеком, к рукам которого успел привыкнуть.

— Я здесь, Христина. Я дождусь тебя, — успокоил женщину странствующий летописец.

Томительные минуты ожидания, когда закончится беседа Подольской Фурии с врачом, оказались прерванными появлением Пьёнтека. Вид у него был явно озадаченный и даже расстроенный.

— Все, господин майор, — развел он руками. — Все…

— Что значит «все»? — не понял Шевалье.

— Вестовой примчался. Господин полковник отзывает нас в полк. Всех троих. Сегодня полк выступает. Господин полковник спрашивает, как вы: с нами или же?…

— Передай, что я оставляю полк и отправляюсь во Львов, а оттуда — в Варшаву.

— А как же кучер? — с грустью поинтересовался Пьёнтек, имея в виду себя.

— Вряд ли я смогу уговорить полковника, чтобы он оставил тебя при мне. Во-первых, он не имеет права отпустить тебя. А во-вторых, ему нужны солдаты.

— Понимаю, — чуть не плача, проговорил Пьёнтек. — Понимаю… Хороший вы, господин Шевалье. Бог вас будет оберегать так же, как оберегает вашу доброту.

Пьёнтек ушел. В комнате вновь воцарилось молчание. Шевалье нетерпеливо и в то же время со страхом посматривал на дверь. Он ждал появления врача, однако же и побаивался его: кто знает, что он скажет, какой приговор вынесет.

Но вот врач появился. Он попросил аптекаря оставить его наедине с Шевалье. Как только Соломон вышел, врач налил вина себе и французу. Они молча выпили, и потом лекарь еще долго-долго молчал, по привычке шевеля красными мясистыми губами, о чем-то своем.

— Вот что я вам скажу, господин де Шевалье… Здесь дело не в медицине, а в жизни. Раны, которые наносим на тела друг друга, мы, врачи, еще научились кое-как лечить. Но кто научит излечивать раны, нанесенные в наши души?

Шевалье растер лицо ладонью, словно только сейчас пытался согнать с него пелену сна.

— Вы правы, господин лекарь. До сих пор мы учились как можно больнее ранить душу. Обращаясь к вам, я как-то не подумал об этом. Надеялся: вдруг вы что-нибудь подскажете. Посоветуете, к какому врачевателю обратиться.

— Если вы действительно увезете ее, то в другом крае, в другом обществе, а значит, в другой жизни — она и жить будет по-другому.

— И тут вы тоже правы.

— Однако я хотел сказать вам не это. Выслушайте меня внимательно, господин Шевалье. Если вы можете не связывать свою судьбу с этой женщиной, не связывайте ее. Это по принципу: береженого и Бог бережет. Но если уж решили связать, то помните: это не только ваша судьба, но и ее тоже.

— Я не могу не помнить об этом.

— Однако на самом деле я опять хотел сказать совершенно иное.

Взгляд, которым Шевалье одарил провинциального эскулапа, очевидно, показался тому таким же затравленным, как взгляд Христины, когда ее уводили из комнаты в сопровождении Симы.

— Вы интересовались, не сумасшедшая ли эта женщина.

— Я бы не решился употребить это слово, господин лекарь.

— Знаю, употребил данное слово я. Мне, врачу, простится. Но подразумевали вы именно это. Так вот, господин майор, ротмистр, или в каком вы там чине пребываете…