– Замечательно, – Павел легко попался на крючок. – Когда выезжаем?

А вот это в мои планы не входило.

– Паш, моя мама очень строгая, – потупившись, сказала я, – мы с тобой не расписаны, вот и… Боюсь, у меня будут проблемы.

– Да? – он посмотрел на меня озадаченно. – Для дочери строгих родителей ты чересчур… хм, ладно, не будем об этом… Что ж, расписаться я не против, но комкать такое событие не хотелось бы.

– Я возьму с собой наши фотографии и расскажу своим о тебе, – я чмокнула его в нос.

– А ты уверена, что это не опасно? Одна в поезде, мало ли что. Я могу остановиться в гостинице, а не у твоих.

– Ну, жила же я как-то до твоего появления, – улыбнулась я, – и не погибла. Паш, все будет в порядке, честное слово. Я обязательно тебя с ними познакомлю, когда-нибудь. Просто время еще не пришло.

* * *

Пластические операции перестали быть чем-то из ряда вон выходящим. Будничные строки в ежедневнике москвички за тридцать:

11.30 – ланч, суши с коллегами;

12.30 – ботокс у косметолога;

14.00 – летучка у шефа;

17.00 – консультация у хирурга (золотые нити?!);

18.30 – не забыть купить кошачий корм.

Даже неизвестно, что проще перекроить: не подошедшее по размеру пальто или собственную физиономию?

Наташа никогда не забудет того дня – дня, когда она впервые увидела истинное лицо своей матери. Было ей лет, кажется, семнадцать. В предновогодней лихорадке она предавалась классическому удовольствию избалованных родительским вниманием барышень – меланхоличному поиску подарков. Вот странно – какие-то два дня, и подарки будут преподнесены ей со всем приличествующим ситуации пафосом, в золотых обертках с дед-морозами. Но есть в этом некое извращенное наслаждение – хоть на пару часиков раньше узнать, что именно будет лежать под елкой, – духи, украшения, часики, туфли, шубка?!

И вот, роясь в маминой гардеробной (ее моложавая красивая мать была не меньшей модницей, чем сама Наташа, под ее наряды отводилась десятиметровая комната), она наткнулась на ту коробку. Обычная картонная коробка, серая, довольно потрепанная, будто бы из-под туфель, только очень уж старая.

В коробке были фотографии – тоже старые, черно-белые. Наташа не была натурой сентиментальной и к прошлому относилась пренебрежительно, как и ко всему, не существующему в материальном мире. Но снимки все же бегло проглядела… и узнала на них своего отца, молодого, худенького, в компании какой-то незнакомой женщины. Наташа бы не обратила на все это внимания, если бы женщина та не встречалась на фотографиях так часто. Даже, пожалуй, чаще, чем сам отец. С ума сойти – неужели это его институтская любовь?! Но почему такая страшненькая – что он в ней нашел? Наташа знала, что отец всегда пользовался повышенным женским спросом и мог выбирать любую. Почему же он предпочел эту серую мышь с круглыми щеками, носом картошкой, небольшими глазками и тощим невыразительным телом?!

С ногами забравшись на кровать, она вдумчиво перебрала все фотографии. И выяснила, что серая мышь была больше, чем просто увлечение юности, – она была первой папиной женой! Наташе никогда не говорили, что у отца была другая семья! Но сомнений не оставалось – на некоторых снимках на незнакомке было идиотское свадебное платье из дешевого тюля, и она неловко пыталась спрятать за букетом гладиолусов… лезущий на нос живот!

Вернувшиеся с корпоративного банкета подвыпившие родители застали дочь в полном недоумении – Наталья так и сидела на их кровати, вокруг нее были разбросаны пожелтевшие от времени снимки.

– Почему вы мне никогда не говорили, что у меня есть брат? Или это сестра? – Наташа протянула матери фотографию пухлощекой малышки, сидящей на коленях у счастливо улыбающегося отца.

– Но… Доченька, неужели ты не узнаешь? – тихо спросила мама. – Это же ты…

– Да? Откуда мне знать, может быть, мы просто похожи. Ну а это тогда кто? – она сунула под нос родительнице фотографию незнакомой «серой мыши».

И тогда, вздохнув и смахнув набежавшую слезу, мама выложила ей все. Услышанное настолько шокировало Наташу, что тот вечер закончился для нее одиноким распитием коллекционного родительского вина.

– Не было у папы никакой первой жены, – не глядя на Наташу, сказала мама, – ты посмотри повнимательнее… Доча, это же я.

– Ты?! – Наташа поднесла снимок почти вплотную к глазам. – Что-то общее есть, но…

Да нет, все другое! Нос, глаза, губы, фигура! Все не то.

– Кажется, настало время признаться, – сглотнула мать. – Наташа, я ведь не родилась такой, какой ты меня знаешь.

– Что? – не поняла Наталья.

– Я сделала пластическую операцию, – еле слышно призналась мама, – даже не одну… Впрочем, ты и сама все видишь. Полная ринопластика в три этапа. Губы… Разрез глаз, подбородок, грудь… Попа. В общем, в молодости я была довольно невзрачной. А потом слепила себя такую, какая я есть.

Наташе потребовалось время, чтобы осмыслить услышанное. Мама, держа ее за руку, торопливо рассказывала, словно боялась пощечины дочернего осуждения. Рассказывала о комплексах своих, о серой юности, о безответной любви к Наташиному отцу, о чуде, их объединившем (чудом она называла новогоднюю студенческую попойку, в процессе которой в хлам пьяный отец перепутал ее с более хорошенькой сокурсницей и приволок к себе в общежитие, результатом стало зарождение Наташиной жизни). О том, как непросты были первые годы семейной жизни, о бесконечных отцовских изменах.

О том, как бессонными ночами она в тихой ярости кусала подушку, проклиная свою серость, свое ненавистное лицо. О первых заработанных отцом деньгах. О том, как однажды она решилась осуществить свою мечту и полгода провела в швейцарской клинике, а вернулась оттуда новым человеком – женщиной, которой оборачиваются вслед.

Наташа была шокирована, она и не подозревала, что под продуманно-выверенной материнской оболочкой таятся такие опасные демоны. Мать всегда была для нее недосягаемым идеалом – холодная, красивая, твердо стоящая на ногах, не то, что Наташа. Ей не раз приходила в голову предательская мысль о тотальной мировой несправедливости – ну почему на распределении небесных благ ее мать получила безоговорочную красоту, в то время как самой Наташе достались лишь пухлые щеки, тонкие губы да невыразительные глаза?! И вот теперь привычный мир рухнул, потому что красота оказалась рукотворной, и, с одной стороны, ей чудилось в этом нечто болезненное, с другой – напрашивалось логическое решение: раз мама сделала это, то ее примеру может последовать и она, Наталья!

Обычно родители противятся, если своенравные дети решают затеять безапелляционный спор с самой природой. Но Наташина мама и слова не сказала, когда дочь в один прекрасный день засобиралась на консультацию в клинику. Более того – она помогла Наташе найти опытного врача, сама ходила с ней на фотомоделирование.

Свою первую пластическую операцию – ринопластику – Наташа сделала в восемнадцать лет.