почему. Как только Псабыда отправлялся в поход, Адиюх садилась у окна пятого яруса башни и протягивала в окно свои белые, сияющие руки. В самую темную ночь, когда человеку не могут помочь его зоркие глаза, в самый пасмурный день, когда мир исчезает в тумане, протягивала в окно Адиюх свои руки, льющие свет, и темная ночь превращалась в лунную, а пасмурный день — в солнечный. С утеса, где стояла башня-крепость, Адиюх перебрасывала через бурную реку на пологий берег полотняный мост.

Когда Псабыда, преследуемый врагами, возвращался ночью, пригоняя табуны вороных коней, Адиюх протягивала в окно свои сияющие руки, и они были для Псабыды путеводным светочем.

Так поступала Адиюх, потому что жена горца — помощница горца; но долго не понимала она, что добрый свет ее рук помогает злому делу. Псабыда перегонял по полотняному мосту захваченные табуны, и Адиюх снимала мост и прятала свои сияющие руки. Наступала кромешная тьма, и преследователи Псабыды, не видя друг друга, не находя брода, не зная, как переправиться через реку, возвращались в бессильной ярости назад. А что им оставалось делать в кромешной тьме ночи? Не броситься же в бурную реку и утонуть!

От постоянных удач Псабыда преисполнился гордыни. Однажды он расхвастался:

— Удивительно, до чего я удачлив, до чего хитер и ловок! Даже из логова одноглазых я возвращаюсь с богатой добычей, даже из страны чинтов пригоняю коней, не сбиваясь с пути. А о своих нартах и говорить нечего: ни разу им не пришлось меня настичь, — так быстро и умело я переправляюсь через бурную реку. Воистину правы нарты, когда утверждают, что мужество способно творить чудеса. Если посмотреть на весь мир, то найдется ли равный мне по отваге? Я сам спрашивал у грузного Пшаи, у важного Сырдона, у хитрого Гиляхсыртана: «Каков я, по-вашему?», и они отвечали: «Ты храбрец, Псабыда!»

Долго так хвастался Псабыда, и его хвастовство сперва надоело, а потом рассердило светлорукую Адиюх. Она не сдержала гнева:

— Бахвал, разве нарту подобает хвастаться? Разве не мог ты упомянуть имя той, кто делит с тобою все невзгоды и тревоги?

Но Псабыда, начав бахвалиться, уже не мог остановиться:

— Я всегда действую один, нет со мной спутника, который разделил бы мои тревоги и невзгоды. Не спорю, есть среди нартов такие, которые искуснее меня владеют мечом или луком, но ни один из них не подобен мне в набеге!

Адиюх горестно покачала головой. Длинными были ночи ее одиночества, когда она ждала возвращения Псабыды, было у нее время для размышлений, и постепенно открылось ей, что нехорошим делом занимается ее муж. Она сказала:

— Недаром люди говорят: «Только тот себя считает храбрым, чья отвага не была испытана в трудный час». Я думаю, что ни один из нартов, чья храбрость проверена в битвах и всем известна, не стал бы хвастаться, говоря с женщиной. А среди этих богатырей немало таких, которые во много раз мужественнее и сильнее тебя. Вспомни хотя бы о Сосруко, о великом нарте, которого люди прозвали опорой добра, который похитил огонь у самого бога огня. Воистину, нет ему равных, но кто слышал от Сосруко хотя бы одно слово хвастовства? К тому же, если всю правду сказать, нет у тебя совести, грабишь ты даже своих нартов. Ты только и делаешь, что хвалишь себя, и я сгораю от стыда, слушая тебя и видя, как ты пригоняешь скот, отнятый у братьев-нартов. Второй год мы живем вместе, и тоска у меня от жизни с тобой!

Псабыда обиделся на слова жены, и, ничего не сказав ей в ответ, он сел на коня и поехал. Но, выехав за ворота башни-крепости, он запрокинул голову и крикнул Адиюх, сидевшей у окна:

— Ты никогда в глаза не видела Сосруко, ты не знаешь, что он-то и есть хвастун! А я покажу тебе, каким мужеством обладает настоящий нарт!

И вот Крепкий в жизни отправился в путь, вымещая злобу на своем коне. У развилины трех дорог конь остановился, не решаясь, куда скакать. Странное дело! Всегда конь безошибочно угадывал желание хозяина, а на этот раз он застыл на месте. Псабыда трижды огрел его стальной плетью, и конь нехотя двинулся по одной из дорог. А против охоты — какая езда?

Долго ехал-скакал Псабыда и вступил наконец в страну черноволосых чинтов. Такой туман одел эту страну, что всадник не видел даже ушей своего коня. Вдруг полил дождь, и такой сильный, что по его струям, как по веревкам, можно было взобраться на небо. Земля потонула во влажном мраке.

— Не слишком хороша погодка, но мы и худшее переносили. Дал бы только Тха, глава богов, долголетия моей старой бурке!

Так воскликнул Псабыда и накинул на себя бурку. Эта бурка была сделана сияющими руками Адиюх, и ни одна капля влаги не проходила сквозь нее. Можно сказать, что в дождь она была домиком для всадника. А теперь она как бы стала ситом, и дождь лился сквозь нее. Если бы Псабыда не обидел свою жену, бурка не пропустила бы ни одной капли дождя. А может быть, бурка негодовала и на то, что Псабыда назвал ее старой?

Вдруг донеслось до Псабыды громкое ржание. «Вот наконец то, что мне нужно!» — подумал он, поняв, что перед ним — большой табун коней. Дождавшись ночи, когда утих дождь, Псабыда погнал табун к своей крепости. Но дороги не было видно, ибо ночь была черным-черна, и не сиял Псабыде путеводный светоч — белые руки Адиюх. Табун коней разбежался, потерял его Псабыда. Он долго еще скакал по стране черноголовых чинтов, но не было ему удачи. Ни одна птица не подпускала его к себе на полет стрелы. Поспешил Псабыда направить коня из этой страны в пределы рыжеголовых чинтов.

Оказалось, что в державе рыжеголовых Солнце пекло так сильно, что трескались камни, плавилась земля. Суховей носился по степным просторам, погребая под песком все живое. Псабыда очутился в песчаном плену, он не мог двигаться. К концу дня суховей ослабел, но зато еще более нестерпимой сделалась жара: раскалились воздух и песок, земля и небо. Псабыда воскликнул в отчаянии:

— Эй, старая бурка, спаси меня от жары и песка, и я выберусь из этой проклятой страны рыжеголовых чинтов!

Все знают, что сквозь бурку не проходят солнечные лучи. Но для человека старость — украшение, а для вещи — обида. Обиделась бурка на то, что Псабыда назвал ее старой, обиделась