class="p1">– Устал сильно. Поможешь по старой дружбе немого проветрить голову?

Сглотнув, Имана кивает.

– Конечно. Да… Пойдем. Я свою поклажу уже загрузила. Осталась твоя.

– А то, что Волк увязался, ничего? Лодка выдержит?

– Лишь бы он ее не проткнул когтями.

– Слышал? Не проткни. Ну что? Выдвигаемся?

Имана, похоже, в шоке, потому как первое время она не может выдавить из себя ни слова. Впрочем, он и сам не особо-то разговорчив. А ведь столько речей заготовил, столько отрепетировал слов. Чтобы теперь, сидя напротив нее в надувной лодке, молчать как рыба, тупо отогреваясь, напитываясь жизнью, каждой клеткой ее вновь ощущая…

– О боже, – задыхаясь от этой наполненности, Герман опускает голову на колени. – Имана…

– М-м-м? Тебе плохо, да? Укачало?

Его волос несмело касаются пальцы. Герман трясет из стороны в сторону головой.

– Нет. Скажи… Ты когда-нибудь меня сможешь простить?

– Куда я денусь с… лодки.

В ее голосе смех сквозь слезы. В его груди – мед и яд.

– Я умираю без тебя. Не уходи больше.

Она не уходила. Он сам ее… Нет. Об этом он вспоминать не будет. Тем более что Имане как будто и не нужно ничего разъяснять. Она все знает. Чувствует… Принимает. Пальцы зарываются в отросшие волосы у него на затылке.

– И правда очень устал, – шепчет, утыкаясь носом ему в макушку. – Бедный…

– Твой.

– Бедный мой.

– Продолжай.

– Что?

– Говорить… Я так соскучился по твоему голосу. Расскажи что-нибудь. Расскажи, как… ты выжила?

Его голос ломается, выдавая с головой чувства.

– Давай лучше я расскажу о том, чего мы не увидим? – голосом сирены нашептывает Имана. И в красках ему расписывает экскурсионную программу.

– Звучит как моя мечта.

– А то. Ты в руках профессионала.

– Одно неясно. Почему ты оговорилась, что мы этого не увидим?

– Потому что у нас не останется времени. Мы будем страшно заняты.

– Да? – Глухов, наконец, поднимает голову с колен Иманы. Заглядывает в ее цвета весеннего неба глаза. – И чем же мы будем заниматься?

– Мы будем спа-а-ать.

– Спать? – кривит губы.

– Угу. Спать и наполняться. Ты же на нуле, Герман! Ты вообще себя видел в зеркале?! На тебя смотреть страшно.

Имана впервые на его памяти злится. Он все-таки касается ее лица. Приближает свое.

– Нет, не видел. Не мог.

Не мог смотреть в глаза ее палача. Этого тоже не приходится пояснять. Имана считывает мельчайшие оттенки его эмоций. Отворачивается, направляя лодку к тихой заводи. Глухов обхватывает ее запястье пальцами:

– Ты сможешь меня простить? Пусть не сразу, я понимаю… Но когда-нибудь сможешь?

– Я на тебя не держу обиды.

– По моему приказу тебя ломали, – рявкает он. Волк, недовольный тем, что кто-то посмел потревожить его сладкий сон, открывает глаз. Имана проводит по морде серого, успокаивая. И парирует с легкой улыбкой:

– Меня нельзя сломать. У людей нет такой власти. А то, что произошло, произошло для чего-то…

– Ты пытаешься найти мне оправдание, я не пойму?!

– Не пытаюсь. Сейчас мне вообще кажется, будто я знаю, зачем нам был дан этот опыт. – Лодка с мягким всплеском причаливает к берегу. Имана стаскивает обувь, подворачивает штаны… Глухов залипает на ее маленьких беззащитных пальчиках.

– И зачем же? – сглатывает он.

– Возможно, чтобы мы поняли, кто есть кто, прежде чем окончательно раствориться друг в друге.

– Для меня не имеет значения, кто ты.

– Для меня тоже. Может, именно это нам и нужно было понять?

Глава 24

Программа тура включает ночевку в охотничьем домике. Настоящем, а не таком, что облагораживают под вкусы городских. Фирма, в которой Имана работает, ориентирована как раз на организацию вот такого, дикого отдыха.

В этом домике они с Германом и останавливаются.

Он спит. Темные ресницы ложатся тенями на скулы. Осунувшееся лицо на глазах разглаживается. Глухов действительно походил на живой труп, когда она его увидела. А сейчас, рядом с ней, он буквально преобразился.

Имана никогда прежде не задумывалась о том, какие ей нравятся мужчины. По правде, у нее вообще довольно странный вкус. Свое внимание она обращает совсем не на то, на что обычно смотрят другие девушки. Но если бы кто-то прямо сейчас спросил Иману, красив ли ее мужчина, она бы без колебаний сказала – да. Для нее он во всем идеален. Ей нравится в Германе, как он смотрит, как стряхивает упавшие на лоб волосы. Нравится его улыбка, и как трогательно льнут мизинцы к подушечкам на его длинных стопах…

Закусив губу, Имана спускается ниже. Чуть южнее пупка у нее в животе происходит что-то неведомое ей и странное. Она легонько, боясь разбудить, касается заросших щек. Знать, что он тоже по ней скучал, оказывается, так сладко. Хотя слово «скучал» и на сотую долю не передает того, что этот мужчина чувствовал. Теперь Имана знает это наверняка. Потому что ощущала плюс-минус то же самое. В ней не было только вины, что кислотой разъедала его нутро. Но было ли в ней прощение? Имана, затаив дыхание, ведет пальцем по выступающим венам на его предплечье.

Идиотский вопрос. Она им не задавалась. До тех пор, пока Герман сам не поднял эту тему.

– Имана, детка, ты что это делаешь? – голосом, хриплым со сна, спросил он.

– Не надо? – пугается Имана, отдергивая руку. Глухов со стоном закатывает глаза. Перехватывает ее ладонь, понуждая продолжать.

– Еще чего! – ворчит.

– Ты сейчас похож на Волка. Он так же бока подставляет под ласку.

Герман улыбается, демонстрируя красивые белые зубы. Она знает, что ему приходилось менять свою внешность. Но у нее нет любопытства к тому, каким он был. Гораздо важнее то, каким он ей был послан.

– Ты ласкай, ласкай. Только осторожно.

Так же, как Волк, открывает один глаз… От сходства Имана тихонько смеется. И вдруг, смутившись, закусывает щеку.

– Что?

– Не знаю. Почему осторожно-то?

– Из чувства жалости, конечно. Я ведь не железный.

Имана хлопает глазами, далеко не сразу понимая, куда он клонит. А потом просто заводит руки за голову и стаскивает с себя футболку, топ… Оставаясь по пояс голой.

И вот в этой точке смущения в ней на удивление нет абсолютно. Она обнажила душу. Она себя ему отдала. Он видел гораздо