— Что с матушкой, отец? Уж не захворала ли она?

— Она грязна! — хлопнул Василий Ярославович ладонью по столу. — Сам ее не касаюсь, и на свет честным людям показываться запретил! Ты знаешь, что она сотворила? Она ходила на поклон к колдуну из Козютина болота! Она отринула Бога и поклонилась бесовской силе! В монастырь, в монастырь отдам — грехи замаливать!

— Как я слышал, она желала лишь вылечиться от бесплодия, отец. Хотела родить тебе детей, а мне братьев.

— Но ведь не такой ценой! Не изменой Господу нашему, Исусу Христу! — Боярин истово перекрестил-несколько раз на висящую в красном углу икону.

— Можно, я расскажу тебе одну старую легенду, отец? — вместо того, чтобы затевать спор, предложил Андрей.

— Легенду? — хмыкнул Лисьин. — Развелось сказочников. Пахом, что ли, научил? Ну, давай, сказывай.

— В давние, давние годы, отец, — начал Зверев, — жил недалече от Великих Лук один кузнец. Был он мастеровым, рукастым и очень благочестивым. Господа истинного тогда не знали, идолам молились. Вот и поставил кузнец в честь Белбога и Чернобога два идола: белый и черный. Всякий раз перед началом работы мастер кланялся обоим, просил подмоги, а в положенные сроки и требы обоим клал. Шли годы. Состарился кузнец, покинул этот мир, оставив кузню сыну. А тот оказался далеко не столь мудр, как отец. Почел постыдным для себя, человека Огня и Железа, кланяться какому-то Чернобогу. И не просто без жертв и молитв черный идол оставил, а каждый раз, начиная работу и помолившись Белбогу, плевался в сторону другого истукана.

В один из дней зашел в кузню молодой паренек, крепкий, разумный. Попросился в подмастерья. Учиться начал старательно и вскорости сравнялся в мастерстве с хозяином. Нарадоваться тот не мог на понятливого парнишку, привык к нему, стал подолгу оставлять кузницу на своего помощника. В один такой день подкатил к кузне возок со старенькой боярыней. Кони у нее расковались. Подмастерье подковал скакунов да между делом предложил боярыне перековать ее на молодую. Кому старость в радость?

Согласилась боярыня. Завел ее подмастерье в кузницу, растопил пожарче горн, ухватил старуху клещами и сунул в огонь. После окунул в молоко ударил молотом — осыпалась угольная корка, и показалась из-под нее молоденькая красотка. Наспех оделась, кинула кузнецу серебра, сколько с собой было, выбежала вон, накричала на остолбеневших холопов и унеслась со двора. В тот же день исчез и подмастерье. Искал его кузнец, искал, да ничего не выискал. А тут на том же возке подъезжает помолодевшая боярыня со стариком мужем да сказывает: «На что мне, молодой, эта развалина?! Перекуй и его на молодого, кузнец-молодец!».

Изумился кузнец рассказу боярыни, но виду не подал — нельзя же показать, что подмастерье больше его, мастера, в кузнечном деле умеет. Растопил, по-рассказанному, горн сколько мог жарко, ухватил старика щипцами, да в огонь! Вытянул головню, сунул в молоко, ударил молотом — головня угольями и рассыпалась.

Боярыня в крик: среди бела дня мужа извели! Холопы хвать кузнеца да потащили на суд княжий. А, знамо дело, с душегубами разговор короткий… Тащат его, а навстречу кузнецов подмастерье скачет. В черном дорогом кафтане, на черном огнегривом скакуне, из ноздрей искры сыплются да дым идет. «Что, — говорит, — кузнец, тяжко тебе? Видать, не сможешь более на меня злобой плеваться?» А Белбог за него так и не вступился.

Такова мудрость наших предков, отец. Невозможно возвысить своего бога, унижая других.

— Ты ведь тоже бегаешь к Лютобору, Андрейка, — понял боярин. — К колдуну проклятому!

— А знаешь, когда он мне эту сказку поведал? Когда я его спросил, как от рохли в подвале избавиться. Лютобор посоветовал у нас в храме под горой святой воды набрать да с молитвою подвал и опрыскать. И свечу блаженному какому-нибудь зажечь.

— Лютобор? Святую воду в храме? — не поверил своим ушам Василий Ярославович.

— Да, отец. Он сказал, если православные отцы не признают его, это еще не значит, что он не признает православия.

— Истинны ли слова твои, отрок?

— Вот те крест, — осенил себя знамением Андрей. — Он веру истинную уважает и чтит, хотя сам к кресту и не подходит.

На самом деле старый волхв говорил немного иначе. Он объяснял, что сила богов — в молитвах, к ним обращенных. С каждой молитвой человек отдает богу частицу своей души, своей внутренней силы — и эта сила защищает верующих, когда те обращаются к небесам уже за помощью. Почему бы и не воспользоваться молитвой, обрядом, водой нового бога, раз уж он набрал на здешней земле немалую силу?

Но Зверев считал, что самую суть объяснения он передал верно. Лютобор не любил христианскую веру. Но враждовать с ней колдун не собирался.

— Выжечь гнездо это сатанинское надобно, — крепко сжал кулак боярин. — Холопы вернулись, сил в достатке. Выжечь, дабы и следа никакого не осталось!

— Разве тебе не говорили, отец, что именно Лютобор исцелил меня, пока ты ходил на службу государеву? — повысил голос Зверев, испугавшись за наставника. — Разве плохо, что род он наш спасти желает, мать от бесплодия вылечил? Так ли за дела добрые платить положено?

— Он опозорил супружницу мою, Андрей! — рявкнул боярин. — Он ее сатанинской силой исцелял, а я лишь от Бога истинного благость принимать намерен! Душа моя принадлежит Господу нашему, Исусу Христу, слово — государю русскому, живот — земле отчей! Не желаю колдовством черным род свой марать, и вам… — вытянул он руку к Андрею, — и вам не позволю!

— Разве ты Бог, отец, чтобы отделять заблудших от оступившихся, верующих от грешников? Гордыня это, отец, грех страшный!

— Уж не ты ли судить меня намерен, недоросль?

— К Богу за ответом обратись, к Богу! — Андрей старательно бил в одну и ту же точку: переводил мысли боярина с самосуда на суд высших сил. — Отвези нас с матерью в храм православный. Дай исповедаться, к причастию подойти, службу отстоять. Коли Бог нас с матерью примет, из храма мы очищенными выйдем. Нет — сгорим там, как силе бесовской и положено. Суду Божьему ты поверишь, отец? Поверишь или нет? Или себя выше Господа ставишь?

— Ты как с отцом разговариваешь, юнец?! — поднялся во весь рост со своего кресла боярин Василий Ярославович. — В этом доме я хозяин! Мое слово, моя воля решать, кто виноват, а кто честен, кого карать, кого миловать!

— Твоя воля, отец, — пригасил голос Зверев, понимая, что здесь — не дома. Здесь за ослушание в лучшем случае кнута на конюшне отмерить могут. А в худшем… Отец над детьми во всем властен. — Пусть твоя. Но ты, отец, без зазрения совести со схизматиками обнимаешься, что душу за золото продают, что Христа давно отринули и Мамоне со всей искренностью поклоняются. А старца, что веру хранит старую, до-христовую, в которой деды наши росли, ты огню хочешь предать? Может, ты мне запретишь благодарность за жизнь ему выразить? Может, мне не нужно могил предков наших чтить и навещать? Родителей наших?

— Этим речам ты тоже научился у болотного мудреца? — повернул к нему голову боярин.