К вечеру туго накачанный газом грандбаллон начинает рваться ввысь с такой силой, что лопаются канаты.

– Петр Яныч, глуши свои коптильни! – орет сверху Чернышов. – Хорош!

Эос медленно клонится к горизонту. «Сосок» натуго стягивают с помощью лебедки, обрезанные шланги летят вниз. Они похожи на обезглавленных змей, анаконд или удавов.

У стапеля собирается народ. Никита лезет в гондолу, ему по цепочке передают мешки с балластом. Акка снизу показывает – спускайся. Чернышов отрицательно качает головой и скалит зубы. Я его понимаю. Честь первым подняться в небо Медеи лейтенант Чернышов не уступит никому.

По сигналу Никиты арбайтеры синхронно обрубают канаты, и «Кондор» стремительно взмывает вверх. Толстый страховочный фал, сплетенный из многожильных кабелей, разматывается с такой скоростью, что начинает дымиться барабан лебедки. Дирижабль на глазах уменьшается; лучи Эос освещают его тугие бока, и кажется, что в небе парит золотая фасолина.

– Смотри-ка, – утирая пот, говорит мне Желтовский, – получилось. А я ведь, грешным делом, не верил…

На высоте двух километров Никита запускает паровую машину дирижабля. До нас, замерших в благоговейной тишине, доносится стрекот пропеллера. Он выведен за корму гондолы и работает от турбинки, помещенной под днищем жаровни. «Кондор» начинает медленно двигаться на север, постепенно забирая к востоку. Кто-то в толпе орет по-русски:

– Ура! Ур-р-ра!!

И тут же все подхватывают, в воздух летят шапки, рукавицы.

– Клим! – Акка подходит ко мне, улыбаясь. – У тебя все готово к отлету?

– В общем и целом.

– Тогда послезавтра утром, если у этого упрямца, – она кивает на возвращающийся дирижабль, – не будет замечаний, вы и отправитесь.

Замечания у Никиты все же нашлись. Когда «Кондор» закончил первый полет и три десятка человек с помощью ворота притянули дирижабль к земле, то первое, что мы услышали от Чернышова, было:

– Рулей не слушается совсем. Скорость маленькая, потока нет. Надо паруса ставить. Боковики и центровик один. Иначе ерунда получится.

И началась эпопея по устройству такелажа для нашего «Кондора». После долгих споров решили сделать две подвесные реи по бокам от грандбаллона, к которым крепились косые паруса-боковики, а центральный, ходовой парус, треугольный и по размеру равный половине теннисного корта, разместили в носовой части дирижабля на манер старинного паруса-артемона.

Игорь Макаров, оказавшийся большим любителем парусного спорта и, по его словам, обошедший на яхтах все Средиземноморье, заметно повеселел, когда выяснилось, что «Кондор» будет иметь парусное вооружение. Дело в том, что Макаров все же не особо рвался в воздухоплаватели.

– Клим, ну ты пойми, – не раз и не два убеждал он меня в предыдущие дни. – Я же геофизик, я по земле ходить должен. Ну, пусть не ходить, пусть ездить. А если и летать, то на чем-нибудь современном, комфортном и безопасном: на леталке, на гравилете, на геликоптере, в конце концов.

Я стыдил Игоря, обзывал его консерватором и рожденным ползать, однако только паруса смогли сломить нежелание Макарова стать членом команды «Кондора». Что же до Цендоржа, то он воспринял известие о полете с традиционной сдержанностью восточного человека, хотя я точно знал, что монгол рад такой возможности. Дело в том, что их диаспора все больше и больше отдалялась от нас, от общих дел колонии, и на Цендоржа там поглядывали косо, а пару раз даже грозились избить, если он будет продолжать «помогать начальникам».

Осваиваем дирижабль. Честно скажу, когда я вместе с Чернышовым первый раз поднялся на «Кондоре», у меня захолодело в желудке, во рту стало сухо, а ноги задрожали самым постыдным образом. Макаров оказался прав – одно дело, когда ты сидишь в удобном кресле леталки и смотришь на проплывающий внизу пейзаж через панорамный иллюминатор, и совсем другое, когда от бездны, вдруг разверзшейся под ногами, тебя отделяет несколько слоев коры каменной сосны, из которой и была сработана гондола.

Поначалу я боялся сдвинуться с места, а любое движение дирижабля, сопровождаемое скрипом снастей и раскачиванием гондолы, приводило меня в состояние, близкое к обморочному. Чернышов, по хозяйски расхаживающий взад и вперед, лазящий по вантам, подтягивающий такелаж, посматривал на меня с улыбкой, но ничего не говорил.

Ко второму полету я несколько освоился и уже начал поглядывать через борт, на плывущую внизу пеструю землю.

– Тут рецептов нет, привыкнуть надо, – сказал мне Никита, когда мы с ним поднялись в третий раз. – Давай, лезь ставить правый боковик, поворот будем отрабатывать…

И я полез… И лазил потом – и к грандбаллону, и на выносные реи, и к подвязке центровика. Не смогу описать всех тех чувств, которые сотрясали мою нервную систему в эти моменты, как не смогу исчислить объемы холодного пота, пролитые мною. Но зато когда в очередной раз мы взяли с собой Игоря и Цендоржа, уже я свысока и с улыбочкой поглядывал на жмущихся к центру гондолы новоиспеченных аэронавтов.

Постепенно все вошло в норму. Мы более-менее освоили дирижабль, приноровились маневрировать, ловя легкий ветер, и постигли несколько важных правил безопасности, среди которых были: никогда не собираться всем вместе на одном борту; никогда не подниматься выше пяти километров (это было связано с конвекцией. Сильное воздушное течение, существовавшее на этой высоте, могло унести дирижабль неведомо куда); никогда не оставлять жаровню без присмотра, дабы не случилось взрыва котла, так как манометра у нас не было и приходилось время от времени стравливать лишний пар.

«Кондор» больше не рвется ввысь так, как во время первого полета, когда аммиак в грандбаллоне был горячим. Теперь он поднимается вальяжно, как бы нехотя, и чтобы набрать высоту, нужно топить жаровню и разогревать термосферу.

Наконец наступил вечер накануне отлета. Мы еще раз проверили гондолу, переложили вещи и топливо, залили во фляги и бидоны свежую воду. Погода на Медее не баловала нас разнообразием, после ливней, во время которых нас атаковали хрустальные черви, ни одно облачко не омрачило здешних бирюзовых небес. Однако многочисленные ручьи и речушки, стекавшие с гор, не давали растительности высохнуть, и это было еще одним удивительным моментом медейского мироустройства.

Всю ночь я не спал – ворочался, выходил из палатки, в которой продолжал жить, несмотря на то что для работников администрации выстроили специальное здание рядом со столовой.

Сидя на лавке под звездным небом, я уносился мыслями далеко отсюда – в те места, которые нам предстояло посетить. Что ждет нас там? Кого мы встретим? Суждено ли нам вернуться?

Теперь я понимаю, каково было мореплавателям древности. Наверное, они вот так же не спали ночами накануне отплытия, в очередной раз прокручивая в голове – крепки ли суда? Хватит ли припасов? Не взбунтуется ли команда?