— Если через два часа не вернусь, — говорит Менкель, — считайте, что меня схватили, и уходите как можно быстрее.

С наступлением темноты Менкель уходит. Ловко прячется от вышедших на охоту патрулей, перебегая от подворотни к подворотне. Держит наготове автомат со взведенным затвором, твердо решив не сдаваться живым. Клянет эсэсовскую форму. Она может в десять раз осложнить его задачу.

Дом старый, аристократический, построенный в конце прошлого века. На двери прибиты бронзовые таблички с фамилиями жильцов. Здесь живут представители изысканного общества.

Менкель наблюдает за домом из подворотни напротив. Ему видна полуподвальная комната консьержки, где сидит пожилая женщина, похожая на бдительную крысу. Ее острый нос постоянно движется из стороны в сторону. Она из тех отвратительный людей, у которых словно бы есть глаза на затылке. Помощи от нее ждать нельзя. До тридцать третьего года она определенно была столь же «красной», как теперь «коричневая». И завтра, не колеблясь ни минуты, снова станет «красной». Она всегда на стороне правящего класса, готова на любую подлость, лишь бы ей это было выгодно. Таких вокруг тысячи и тысячи.

Когда женщина уходит на минуту в заднюю комнату, Менкель проскальзывает в дверь и поднимается по лестнице с ковровой дорожкой. На втором этаже негромко стучит в дверь. Он хотел было нажать кнопку звонка, но потом передумал. Звонок может быть соединен с тревожной сигнализацией в квартире консьержки.

Некоторое время спустя из-за двери раздается негромкий женский голос:

— Что вам нужно?

В Берлине теперь никто не открывает дверь, не узнав, кто за ней находится.

— Кто там? — спрашивает женщина.

— Альберт Менкель, — шепчет он, приблизив лицо к двери.

Воцаряется гнетущая тишина.

— Фрау Петерс, у меня сообщение от вашего мужа, — нетерпеливо шепчет, нервозно оглядываясь на лестницу, словно ожидая, что появится консьержка с крысиной физиономией. В этом случае у него лишь один выбор. Убить ее. Быстро и бесшумно, чтобы никто из жильцов дома ничего не заметил.

— Фрау Петерс, откройте! Это очень важно.

Дверь приоткрывается, но ее держат две цепочки.

В узкой щели появляется бледное женское лицо.

— Менкель! Я думала, вы давно убиты!

Потом видит эсэсовскую форму и цепенеет.

— Откройте, быстрее, я все объясню, — в отчаянии шепчет он.

— Нет, уходите, уходите! — чуть ли не кричит женщина, запинаясь. — Я не хочу ни во что вмешиваться!

— Вы должны впустить меня. На карту поставлена моя жизнь. Вы моя единственная надежда.

Женщина пытается закрыть дверь, но Менкель вставляет ступню между дверью и косяком. У него мелькает мысль высадить плечом дверь.

Женщина начинает плакать.

— Что вам здесь нужно? Вы навлечете на меня жуткие неприятности! Уберите ступню, иначе я подниму тревогу!

— Откройте! Всего на минуту! Обещаю, что немедленно уйду. Быстрее, впустите, пока никто не увидел меня!

Женщина в испуге таращится на него, потом открывает рот, словно собираясь закричать. Потом неожиданно кивает.

Менкель убирает ногу. Звякают цепочки, и дверь открывается лишь настолько, чтобы он мог войти. Женщина дрожащими руками снова запирает дверь на замок и цепочки. Смотрит на него со страхом в глазах. Видит мокрую от дождя каску, темно-серую эсэсовскую шинель, автомат с длинным рожком.

— Вы сказали, у вас есть сообщение от моего мужа? — недоверчиво спрашивает она, плотнее запахивая кимоно.

— Нет, я это сказал только для того, чтобы вы открыли дверь. Я не видел Курта с тех пор, как меня арестовали.

Он смотрит на картину Курта Петерса на противоположной стене, написанную незадолго до начала войны.

— Значит, вы давно его не видели, — шепчет она. — Прошло почти два года с тех пор, как пришло известие о вашей казни. Знаете, что ваша жена вскоре выходит замуж?

Менкель пожимает плечами. Какое теперь это имеет значение? Какое значение имеет Гертруда? Она его подвела. Дала против него показания, сказала то, что от нее хотели услышать. Ей, разумеется, угрожали. Они угрожают всем, даже детям. В подвалах на Принц-Альбрехтштрассе[85]люди быстро ломаются. У гестаповцев всегда есть способы привести свидетелей в ужас.

Менкель в нескольких словах объясняет, что произошло, и просит женщину укрыть его и Вислинга до тех пор, пока они не смогут продолжить путь.

— Я боюсь, — отвечает с запинкой фрау Петерс. — Здесь у стен есть глаза и уши.

— Никто не видел, как я входил, — уверенно говорит Менкель.

— Мы не знаем этого, — нервозно отвечает она, в отчаянии глядя на ковер, словно пытаясь сосчитать в нем все нити.

— Всего на одну ночь, — умоляюще просит он. — Мы уйдем, как только раздобудем гражданскую одежду.

— Я боюсь, — повторяет фрау Петерс. — Если вас и вашего друга обнаружат здесь, для меня это кончится смертным приговором. Так случилось с одной женщиной, живущей на этой улице. Ее обезглавили, — с содроганием добавляет она.

— Мы сознаем, что подвергаем вас громадной опасности, — мягко говорит он, — но вы наша единственная надежда. Мы уйдем, как только раздобудем гражданское платье.

— Есть у вас какие-нибудь документы? — нервозно спрашивает она.

— Пока нет. Я знаю, где их можно раздобыть, но могу отправиться туда только завтра. Если приютите нас, пока мы не обзаведемся документами и гражданской одеждой, я буду вечно вам благодарен.

Она качает головой.

— У меня трое детей. Их отнимут у меня, отправят в национал-социалистический лагерь, где их будут учить ненавидеть свою мать, говорить им, что я предательница народа и получила вполне заслуженное наказание.

Фрау Петерс делает несколько шагов взад-вперед, думает, смотрит на детей, потом садится на стул перед антикварным письменным столом.

— Господи, что же мне делать? — стонет она, поднимая руку к горлу. — Я не могу выдать вас этим дьяволам!

Потом долго смотрит на него в молчании, вертит в пальцах нож в форме штыка для разрезания бумаги, встает, подходит к занавешенному окну, чуть-чуть раздвигает шторы и смотрит на улицу. Мимо медленно проезжает десантная гусеничная машина. В ней поблескивают четыре мокрые от дождя каски.

Убедясь, что шторы задернуты плотно, фрау Петерс быстро поворачивается. Малейший свет из окна привлечет патруль, солдаты начнут молотить в дверь.

— Дадите мне честное слово уйти отсюда рано утром, еще затемно? А если вас схватят, не говорить, что виделись со мной?