Этими одинаковыми, общими принципами ограничивается сходство рассматриваемых нами направлений.

Что касается различия между ними, то, по мнению криминалистов-социалистов, оно весьма существенно. Социологическая школа в лице большинства ее сторонников представляется социалистам буржуазною защитницею интересов господствующего класса и непоследовательною в своих выводах; при изучении преступления и наказания она совершенно игнорирует громадное значение классовой борьбы и, не решаясь признать вместе с ними, социалистами, что только радикальное обновление государственного строя может привести к действительной победе над преступностью, предлагает такие социальные реформы, которые являются в этой борьбе простыми паллиативами[192].

Социологическая школа, a также и классическая учат, что наказание ограждает интересы всего общества. Криминалисты-социалисты доказывают, что право всегда заботится о преимущественной охране интересов правящих классов. Об общем благе, пишет Ваккаро, автор труда «Genesi e funzione delle leggi penali», можно говорит лишь в тех случаях, когда группа проста и однородна. Но там, где в группе есть господствующие и подчиненные классы, говорить об общем благе не приходится: «человеческое общество, говорит этот автор, можно сравнить с громадною пирамидою. В своем основании она имеет огромную массу созданий, поддерживающих общественное здание и страдающих под его тяжестью и гнетом. Средние общественные слои, сообразно высоте, занимаемой ими, страдают от выше лежащих, но в свою очередь жестоко попирают ногами находящихся ниже. Те, кто сидят на верху, давят всех без разбору[193].

Так, в тех государствах, где существовало рабство, убийство раба не считалось преступлением. В Спарте на рабов устраивались охоты. В Риме, согласно senatusconsulto Silaniano, в случае убийства господина, все его рабы, жившие с ним, подлежали смертной казни[194]. По кодексу Ману брамин, вышедший, по преданию, из головы верховного существа, получил право повелевать всеми другими кастами. Как рука исполняет волю человека, так каста воинов создана для повиновения и службы браминам. Каста торговцев не может иметь иного долга, кроме поддержания своею промышленною деятельностью двух высших классов. Наконец, судра, на долю которого выпало низкое происхождение из ступни Брамы, должен служить всем, не думая о награде. Все, что находится в мире, собственность брамина; он господин других классов; из его уст люди должны получать предписания их поведения; только ему дозволено изучать книгу законов. Кража у брамина влечет суровые наказания, a брамин может брать имущество судры, так как судра не имеет собственности, За оскорбление брамина действием, виновного постигает немедленная казнь — отрубание руки. За адюльтер кого-либо из класса воинов или купцов с женою брамина, им не покинутою, назначается сожжение заживо; наоборот, брамин за это же преступление не подлежит никакому наказанию кроме бесчестия (tonsura ignominiosa). Судре запрещено даже и в состоянии крайней необходимости брать что-либо из принадлежащего высшим классам и промышлять их занятиями: за нарушение этого закона он подлежит конфискации имущества и изгнанию. Жизнь воина оценивается в четыре раза дешевле жизни брамина, жизнь купца в четыре раза менее жизни воина, жизнь судры в 12 раз дешевле купеческой и при том его убийство не влечет никакого наказания, если совершено в исполнение долга. Судра занимает в животной иерархии место вслед за слоном и лошадью[195]. Таково же было положение рабов в еврейском, германском, русском и других древних правах. Такое же приниженное, беззащитное положение было крепостных. Наоборот, средневековые рыцари могли безнаказанно совершать грабежи и убийства. Но и современные кодексы носят на себе очевидные следы классовой розни и заботятся об охране состоятельных слоев более, чем об интересах, жизни, здоровье, чести рабочих классов. Автор уже цитированной нами статьи из «Die Neue Zeit» обвиняет криминалистов социологической школы в том, что они, охотно исследуя преступления истребления плода и детоубийства, с. довольством отмечают, что «человеческая жизнь охраняется уже в утробе матери» и не задумываются над охраной здоровья фабричной работницы, принужденной исполнять тяжелые и вредные для здоровья работы в период беременности, отнимать от своей материнской груди ребенка раньше времени, давать ему свое молоко, отравленное занятиями в некоторых промыслах и продаваться в кормилицы. Криминалист говорит о наказуемости торговли «живым товаром», но не считает преступниками тех, кто покупает этот товар и кто вступает в торговую сделку с женщиною, выгнанною на улицу нищетою. Криминалист говорит об охране здоровья и жизни человека и не обращает должного внимания на то печальное явление, что на фабриках и заводах ежегодна совершается несчастных случаев со смертельным исходом в несколько раз более, чем убийств во всей стране[196].

«Понять историю уголовного права можно лишь встав на точку зрения классовой борьбы», говорит цитируемый нами автор, a либеральным криминалистам социологической школы эта точка зрения не знакома; они, как и классики «рассказывают старые сказки» о защите уголовным правом общечеловеческих интересов, интересов всего общества в то время, как оно защищает лишь благо господствующих классов. «Уголовно-социологическая школа, как и антропологическая, вращается по мнению Sursky, в том же самом кругу понятий, в котором находится презираемая ими классическая школа. При помощи «позитивного», «действительно-научного метода» они изучают «живого преступника», «т. е. нарушителя интересов, охраняемых тем или другим параграфом уголовного кодекса. A эти параграфы охраняют интересы не всех граждан, как, например, жизнь и здоровье каждого, но интересы господствующих классов, и, таким образом, современные криминалисты, пионеры-антропологи и социологи — ничто иное, как идеологи капиталистического общества»[197].