Его рука медленно проплыла вперёд. Пальцы, сложенные копьём и способные, наверное, проткнуть мальчишку насквозь, несильно толкнули Сквару в грудную кость.

– Ну? Что сделать надо? Ты, пугало огородное, в бою так же будешь стоять?.. Ударь меня, покажу.

Сквара нахмурился. Ударил. То есть удара не получилось. Ветер просто не допустил до себя его руку. Он вполне соответствовал своему назвищу – бить его было всё равно что пытаться разить вихрь, несущий снежные хлопья. Котляр мягко прянул назад, перекатился и тем же движением встал, лёгкий, цепкий, готовый немедля метнуть в ошарашенного врага хоть сулицу, хоть нож.

Сквара смотрел во все глаза. Дома, когда ладили бой, ловкие и гибкие стеношники ценились нисколько не ниже могутных разбивал. Вот только повадки у бойцов дома были другие.

И что мог такой вихорь сотворить над бывалым стеношным поединщиком, он сам видел.

«Я вернусь, атя. Я всё буду знать. Я покажу…»

Дальше Сквара катился вперёд и назад, падал вбок, стелился по земле, взлетал и свивался в кольцо, уходя от ударов. Давно сброшенный кожушок обрастал на санях кольчужными звеньями инея. Ветер показывал и направлял, время от времени помогая делу пинками. Когда наконец он счёл, что довольно, небо начинало понемногу темнеть. Сквара стоял на четвереньках, да и то остатки рук и ног норовили из-под него выпасть.

Ветер сел на санки:

– Будет с тебя… Впрягайся, вези домой.

Казалось бы, почти прирученный дикомыт внезапно снова восстал:

– А не повезу!

– Что?

– На Коновой Вен не повезу, – повторил Сквара. – Мы царям…

– Дурачок, – сказал Ветер. – Ты теперь котлу крепкий. Твой дом в Пятери.

На обратном пути Сквара чертил между обочинами странные волны, несколько раз втыкал санки в сугроб и начинал предвкушать, как сейчас обо всём расскажет дяде Космохвосту. Спохватывался…

Ветер спросил его:

– А ты, значит, решил, я тебя лупить буду, как Лихаря?

– Ну… То есть да… господин учитель.

– И отлуплю, если заслужишь. За что он тебя запер?

– За песню…

– Спой.

Сквара спел. Пусть доказнит, разницы уже не было.

Ветер, отсмеявшись, спросил ещё:

– А ту песню, которой мне здравствовали, тоже ты сочинил?

Космохвост предупреждал, чтобы Сквара всё валил на него. Он и петь один собирался… Сквара безразлично кивнул:

– Я.

– Ты уж Лихаря пощади, не пой такого больше при нём, – неожиданно попросил Ветер. – Он сирота у нас. За Владычицу обидлив, словно за мать.

Скваре, еле тащившему ноги, сделалось совестно, словно это он стеня под лютые муки подвёл.

Между тем приблизились крепостные ворота. Ветер встал с санок, подмигнул ему:

– А я уже знаю, каким именем тебя величать буду. Только пока не скажу. Открою, если заслужишь.

Поднимаясь в хоромину, где обитали новые ложки, Сквара мечтал только доплестись до лежака. Он открыл незапертую дверь, вошёл… и сразу почувствовал: всё изменилось. На их с Ознобишей местах возле двери сидели Хотён и Пороша. Оба смотрели на него, как на злого гонителя. Он даже остановился: что я ещё кому сделал?..

– Скварко! Скварко!..

Ознобиша махал ему руками из дальнего от входа угла, махал так, что готов был развалиться топчан. Вскочил, бросился навстречу, обхватил, уткнулся, заплакал. Мальчишки прыгали и шумели. С соседнего лежака улыбался Лыкасик. Сквара неуверенно двинулся в ту сторону. Его схватили за тельницу, потащили вперёд.

Как выяснилось, изветников не любят нигде. Две руки, указавшие Лихарю на горластого злочестивца, не остались незамеченными. И не были прощены. За Скварино сидение в холоднице отомстил Ознобиша. А помогал ему, вот что странно, Воробыш. Они сговорились в тот же день. Лыкаш, как было у него в обычае, доконно обо всём разузнал. Хитрый Ознобиша снова попался под ноги Инберну, взялся хвалить доброе высокостепенство за спасение друга – и, поскольку державец сразу его не прогнал, напросился на благодарную службу: способлять чёрной девке Надейке, мывшей котлы. Вот откуда происходили свёрточки, падавшие в дымоход. Чуть позже Воробыш, подгадав, запустил руку в коробок с маком. Лиловые маслянистые зёрна растёрли между камнями, подлили тёплой воды. Увели с кухни маленький кувшин пива. Примешали сонное молочко…

И поднесли Хотёну, ставшему без Опёнка в хоромине единовластным хозяином.

Двое Сквариных обидчиков уснули быстро и крепко. Пиво скоро запросилось наружу из полупустых черев, но спящие и не чуяли. Ознобиша ещё помог делу: уселся над ними, начал без устали переливать воду из кружки в пустой кувшин и обратно…

Под утро обоих растолкали. Мокрых, опозоренных, вонючих. Тут же вместе с лежаками выселили к двери.

А теперь и Сквара вернулся. Теперь будет всё хорошо…

Когда все снова угомонились, они с Ознобишей долго шушукались, прижавшись под одеялом. Скваре самому было что рассказать. И про дядю Космохвоста с его царятами. И про то, как возил Ветра на саночках в лес…

– Значит, про меня разговор был, – поёжился Ознобиша.

Сквара ответил:

– Хватит уже того, что ты больной едва не погиб.

Меньшой Зяблик вздохнул. Веселье от удавшейся мести и встречи с побратимом успело в нём отгореть.

– Может, лучше бы мне сразу…

– Ты почаще про Ивеня вспоминай, – посоветовал Сквара. – Устроишь им однажды, чего Ивень не смог. – Выпростал голову из-под одеяла, огляделся. – А где… те трое? Тихони?

Он теперь только сообразил, что, входя, не заметил в хоромине троих самых равнодушных мальчишек. Тех, что почти не подавали голоса, ни во что не лезли и только ждали, чтобы как-нибудь кончился один день и наступил следующий. Сквара даже по именам их не знал.

– Белозуб увёз, – сказал Ознобиша. – Ну, тот, что рынду твоего притащил. Ветер его опалил. Сказал, Белозубу только с такими мешками дело иметь.

– Куда их?

– Не знаю. Вроде на побегушки к кому-то. Сказали, никчёмные. Я думал, и меня заберут…

– Никакой ты не никчёмный!

– Если бы не семьян за брата наказывать, котляры на меня бы даже не глянули. На что я сгожусь?

Сквара ответил:

– Меня Ветер спросил, чем я в котле заниматься хочу.

– И что ты ему?..

– Я сказал, меньших пасти, чтобы не плакали. Или за пленниками ходить, которых здесь мучают и в холодницах морят.

– А он что?

– Посмеялся…

Ознобиша вдруг опять уткнулся в него. Сквара почувствовал на плече сырость. Сироте было страшно.