Мы увидели ее бегущей по проспекту. Она была одета в семгового цвета серебристые в обтяжку брюки и крошечную тишотку с фиолетовым сердцем на ней. Сзади бежали девка и парень. Наташка пробежала мимо нас в сторону Парка культуры. Мы с Костяном остались на месте. Прошло десять минут, двадцать… Пошел дождь. Мы стояли под аркой, ведущей во двор. Пришла Наташка. Сказала, что все обдумала. Что хочет жить со мной и переедет ко мне завтра. Она обильно жестикулировала и объясняла мне, как она меня любит, что убила бы на хуй. Идущие по своим делам обыватели вряд ли понимали, что происходит. Они, возможно, думали, что под дождем проститутка уговаривает сутенера. Рядом стоит мрачный бандит (Костян) и выжидает, глядя на пару. Потому обыватели обходили нас так широко, как могли.

Дождь полил как из ведра. Наташка села в серебристый, под цвет ее штанов автомобиль, где уже сидели увиденные нами парень и девка, и уехала. Она явно была не в себе.

Завтра она ко мне не переехала. Она напилась и потерялась.

Исключая чечен, я знал всех знаменитых полевых командиров 90-х годов. Всего мира. Где-то я уже хвастался своими дружескими связями с «bad boys» войны. Впрочем, я не раз проезжал через расположение отряда Басаева в Абхазии в 92-м, я сейчас сижу в одной тюрьме с Радуевым, так что не совсем без чечен обошлась моя жизнь.

В мае 1997-го меня привезли к Худойбердыеву — командиры Курган-Тюбинского полка. С массой предосторожностей, направленных на то, чтобы не узнали свои, — руководство 201-й дивизии и Москва. Мы хитро ехали в колхоз имени Чапаева, меняли машину, плелись по бедным улочкам, вдруг сворачивали в узкую щель меж домами. Кончилось тем, что мы оставили автомобиль, вышли и, сопровождаемые десятком автоматчиков, проследовали по дворам и дорогам и оказались наконец в гостях у Махмуда.

Под его гостиной протекал широкий светлый ручей. Тот, кто знает климат Таджикистана, поймет, что такая гостиная — привилегия ханов и баев. Испепеляющая летняя жара легче переносится, когда внизу под тобой на скорости несутся тонны свежей воды. Гостиная с деревянными обширными диванами, «дастархан» называется такое сооружение, на нем сидят, полулежат, сидят на копчике, подогнув одну ногу, — как кто может. Рядом с гостиной расположены были помещения с окнами, весь этот свайный комплекс находился под одной общей крышей.

Мы расселись. Был послеобеденный час. Вошел большеголовый в выцветшей форме полковник Махмуд — командир бригады, с непокрытой головой. Впоследствии я видел его в высокой советского образца фуражке и в этой же линялой форме. Он по-прежнему считал себя советским полковником и гордился этим. На самом деле таких верных солдат удачи на всем советском пространстве оказалось не так уж много. Не всем повезло, как Махмуду, не все оказались на расстоянии вытянутой руки от алюминиевого комбината, как он. Черные полковники в Верховном Совете СССР Алкснис и Петрушенко не находились поблизости от алюминиевого комбината, у них не было под началом и горсти солдат, но ментальность была та же. Командир бригады поздоровался с каждым из нас за руку. Тогда обстановка в Таджикистане (как, впрочем, и всегда) была крайне запутанная. Очень хитрый политик Имамали Рахмонов, не сумев победить мусульманскую оппозицию военным путем, сумел затащить бородатых ребят в чалмах в переговорный процесс. Дал впоследствии по министерству самым крупным полевым командирам, и те расслабились. С левым Худойбердыевым Имамали тогда поладил, сделав его бригаду частью «президентской гвардии». На самом деле Рахмонов хорошо изучил тактику большевиков в Гражданской войне. Ленин брал на службу и делал красными командирами даже таких одиозных типов, как Махно и Григорьев. Но в должный срок большевики расправились с ними. В тот вечер Махмуд порицал Имамали за союз с людьми Абдуллы Нури — лидера мусульманской оппозиции. Через год министр внутренних дел Рахмонова Сангинов отберет у Худойбердыева алюминиевый комбинат и разгромит его бригаду. А совсем недавно «правительственные войска» (я уже сидел в камере СИЗО «Лефортово») ликвидировали «банду Сангинова». А Имамали преспокойно сидит в Душанбе президентом. Абдулла Нури жалуется на Рахмонова, сидя, кажется, в Пакистане. Махмуд Худойбердыев укрылся в Узбекистане и несколько раз пытался проникнуть в Таджикистан. Лилась светло-белая горная вода в арыке, как наша беседа. То, что это не природный ручей, было видно и по прямой форме его русла, и по ровным берегам, аккуратно заросшим посаженной человеком зеленью. Махмуд объяснял, что у него отборные офицеры, что его штаб — русские профессионалы и что бригада обходится ему в круглую сумму в долларах. Выяснилось там же на «дастарханах» Махмуда (все в Азии решается на «дастарханах»), что только одну треть прибыли алюминиевого комбината контролирует Махмуд. Еще одну часть берет себе правительство. Принадлежность третьей части Худойбердыев обошел молчанием.

Я же говорю, лилась светло-белая вода в арыке под его гостиной, как наша беседа. Своим солдатам и офицерам Махмуд платил в долларах. В 201-й дивизии простой контрактник получал тогда от 800 рублей в месяц. Но это бедный Таджикистан, где мы купили за 50 рэ барана. Получать в месяц 16 баранов, о, Аллах, это было хорошо. А Махмуд платил своим лучше и больше 201-й. Почему его впоследствии разбил Сангинов, я знаю. Дело в том, что не совсем было понятно, за что воюет бригада Махмуда Худойбердыева. Власть принадлежала Рахмонову, хотя в своем районе Махмуд контролировал жизнь. Однако броской и сильной цели у бригады не было. Как, впрочем, и идеологии. Только контролировали свой район.

Впрочем, оружие само может быть идеологией, — размышлял я, наблюдая как лучи оседавшего между двух гор солнца полируют стволы автоматов парней из охраны, оставшихся подле арыка.

Было 8:30 часов утра. Я прождал у стены Цоя целых тридцать минут. Я собирался уйти, потому что вчера я ждал ее на том же Месте вместе с Гребневым и его Ксюхой целые сорок минут. Я собрался уйти, злой, но решил на всякий случай пройтись вверх по Арбату. И тут я увидел ее. Маленькая, вся блондинистая, вымытые волосики упали на лоб, прижимая кучу тряпочек, она спешила. Она была совсем не похожа на фотографию девушки, которой я принес партийный билет.

— Вы Настя? — перехватил я ее. — Что же вы опаздываете?

— Не рассчитала, — пробормотала она, — я думала, это ближе.

Вообще-то я не вручаю партбилеты девушкам партии поштучно. Меня остановили ее фотографии и письмо. На фото была серьезная худенькая косенькая девочка. Письмо было шизоидное, страннейшее, она предлагала переименовать улицы городов таким образом, чтобы они назывались добрыми именами, чтоб людям было приятно жить на них — называть улицы именами животных или сладостей. Ей-богу, это была первая девушка, которой я решил вручить партбилет лично, с глазу на глаз. «Господи, ей же лет одиннадцать», — подумал я. Я пожалел, что не вынес ей партбилет на Арбат.

— Пошли, здесь недалеко! — сказал я. — Это ваша старшая сестра на фотографии?