Он говорит:

— Помнишь Латюиля и ту чушь, что он нес перед смертью? Так вот, он правду сказал, это был не бред. Его история про бревно с флажками и правила поведения, коим он советовал следовать в случае, если встретим индейцев, — все это приходило мне в голову, когда я был любимцем и божком у дикарей. Ты ведь знаешь, я стал настоящим объектом поклонения.

У меня перед глазами все идет кругом.

Я разражаюсь хохотом, а он продолжает:

— Ты здесь опростоволосился вчистую. Глядя на тебя, можно было предположить, что ты на меня дуешься, а всех юных и старых индианок, приходивших разделить с тобой ложе, ты гнал в шею. Вспомни, Латюиль предупреждал нас: «Встретите индианок — не премините заняться с ними любовью по-французски». Именно так я и поступал. Четверка моих жен совсем выбилась из сил. Все жены вождей побывали у меня. Низкорожденные девицы разделили их судьбу. Я всем им преподал урок и разнообразил их любовные утехи массой приятных новинок. Они сбивались в кучки и по очереди занимали место между четырьмя моими женушками и мною. Некоторые даже приходили из дальних селений, чтобы принять участие в наших академических сессиях. Так что день ото дня моя малопочтенная свита пополнялась все новыми неофитками.

Я не сомневаюсь в том, что куда-то плыву, и погружаюсь все глубже. Засыпаю. Наполовину просыпаюсь. Думать больше нет сил. Мне разжимают зубы и вливают в рот благотворную жидкость, я послушно глотаю. Во мне все распухло, я рыхл, потен и слюняв. Но могу вытянуть ногу и сжать руку в кулак. Мне кажется, я вешу несколько тонн. А теперь я, должно быть, улыбаюсь, потому что мне стало лучше. Но у меня все еще нет ни сил, ни, главное, смелости открыть глаза. Я где-то далеко. Но прислушиваюсь. Слышу голос Женомора, он окликает меня по имени и продолжает говорить:

— Женщины и девушки присоединялись ко мне или следовали за мной в пирогах вождей, они приносили мне музыкальные горшки, эти самые гагер, а еще — тотемы своих кланов, фетиши селений. Я смотрел, как они приходят, и меня под моей желтой маской распирало дикое веселье. Эльдорадо! Я побрякивал глиняными бубенчиками. Обучал новому танцу, особому культу и церемониалу, касавшемуся, собственно, их одних. Я проповедовал им эмансипацию, возвещал приход девы, рожденной от их соитий, желтокожей Сафо-искупительницы, предлагал основать питомник предводительниц народа. Селения-монастыри, аккла, опустели, а их обитательницы грозно теснились вокруг меня. Они сделались самыми горячими провозвестницами нового культа…

Все это никак не соотносится с действительностью. Я все еще жив. Засыпаю. Просыпаюсь. Беру себя в руки. Ослабляю хватку. Двигаю рукой… еще… помаленьку… тихонько… Да… нет… Да… нет… Нет… кто-то поглаживает мои руки, мягко… тихонько… еще… Ах, как хорошо! Вокруг журчание воды. Я чувствую, как она течет подо мной. Пытаюсь определить свое местонахождение. Я все еще далеко. Что ж, продолжаю слушать.

— Когда вокруг меня собралась большая флотилия пирог, я велел предать огню главное селение, и мы затеяли давно предсказанную миграцию на юг, к Солнцу, по Рио-Негро… До того каждая замужняя женщина принесла мне в жертву своего новорожденного младенца, а каждая незамужняя — единокровного брата. Сидя на деревьях, голубые индейцы вопили, как обезьяны. До принесения в жертву меня самого оставалось три дня, а значит, табу еще в силе, вот почему жрецам было со мной не сладить. Перепуганные тем, как сложились обстоятельства, они не смели вмешаться. Я приказал расколотить вдребезги все эти гагер и пустить ко дну все пироги, что мы не сумели захватить с собой. Разломал и разбил вдребезги все тотемы и талисманы. Какое было побоище!.. Походя я перетащил на борт и тебя, а заодно — твою коробку с лекарствами. Ты уже бредил, а посему я толковал любой твой крик как приказ, как пророчество. Каждое утро я выливал пузырек из твоих лекарственных запасов в реку. По вечерам, высадившись на какой-нибудь пустынный берег, я разводил большой костер и распределял между женщинами сосуды с пальмовым вином, каковое раньше оставалось для них под запретом. Мы задавали шумный пир, то была оргия, оканчивавшаяся приношением в жертву одной из них: я вспарывал ей брюхо.

Все кричат, поют, танцуют, а жертву указываю я сам (я ведь, вообще, много жестикулирую).

Нет, я не дергаюсь. Я послушен, лежу себе тихо.

— Сначала я выпустил кишки моим четырем суженым: Маленькой Старушке, Большой Старушке, Водопаду и Засухе. Затем — Маисовому Ожерелью из клана Коршуна и Прекрасной Пташке из рода Дерева. И так далее. Каждый день по одной жене или девице из самых известных — в основном я выбирал тех, кому завидовали, вчерашних фавориток.

Нет, я не волнуюсь. Да, мы спасены. Конечно, я был очень, очень болен. Где мы сейчас? Завтра будем на месте? Хорошо… Да-да, у меня достанет сил встать на ноги, тревожиться не стоит. Нет, мне не будет страшно, можно за меня не беспокоиться.

— Плаванье вниз по Рио-Негро заняло семнадцать недель. Каждое воскресенье я топил пустую пирогу, в которой уже не было пассажирок. Из оставшихся семи шесть повернули назад: женщины поплыли к своим селениям. Многие померли от лишений. Последнюю неделю нас оставалось всего тринадцать в самой большой лодке: Похлебка Из Водорослей, Большой Праздник, Скромный Праздник, Букет Цветов, Переспелый Плод, Метла, Явление Бога, Горная Тропа, Праздник Очей, Сбор Ракушек, Маленькая Лиана, ты и я…

Сейчас что — вчера, сегодня или завтра?

— Вставай!

Встаю. В голове еще ночь. А снаружи — солнце и сотня факелов. Женомор крепко держит меня, не давая упасть. Мы карабкаемся по веревочной лестнице. Наверху какие-то люди. Они делают мне знаки. Ноги подгибаются. Я на борту парохода. Я хохочу, хохочу, не умолкая. Спускаемся по ступенькам. Множество рук поддерживают меня. Мы в длинном коридоре. Он никак не кончается, мы все идем, идем… Меня пошатывает. Лампочки над головой пускаются в пляс. Передо мной кто-то в передничке, тянет меня к себе. Спотыкаюсь о медный стержень на полу. Падаю. Падаю. Не пытаюсь подняться. Я в кровати. Понимаю… Понимаю. Ах! Это Европа! Как же хорошо пахнет! Как пахнет! Простыни, яркий свет. Много белого, очень много. Свежее белье. Рубаха. Все глаженое. Засыпаю. По-настоящему.

Проснувшись, я тотчас открываю глаза. Прежде всего вижу ряд стеклянных флаконов с аккуратными этикетками. И под стать флаконам остекленевшее лицо доктора, который прохаживается взад-вперед, ярко освещенные лампы. Женомор рядом, он держит меня за руку. Мне делают уколы. Слышу милый сердцу звук паровой машины. Женомор не уходит, держит меня за руку. За руку… Засыпаю. Сплю. По-настоящему.

Проходят дни. Недели. Не отдаю себе в этом отчета. Хорошо жить! Возвращаюсь к действительности. До чего ж приятно! Я — как новенький! Женомор все еще здесь. Едва лишь я открываю глаза и улыбаюсь ему, он принимается рассказывать свои истории, смешит меня.

Все, что рассказывает Женомор, меня веселит. Это моя реакция, естественный импульс. Мой способ возрождаться к жизни.

Взрывы смеха.

Он говорит:

— Маленькая Лиана, Малинатли, косила на оба глаза, но у нее были громадные бицепсы. Она была всегда готова учинить роскошный дебош…