Маша опустила руки. Внутри было пусто… Выжжено до черноты…

– Я не пустил его к тебе, – угрюмо заметил Аркадий. – Он мог бы тоже натворить что-нибудь…

– Что? – безразлично спросила она.

– Не знаю. Ударить тебя мог.

– Меня?

– А кого же еще? Он считает именно тебя виновной во всем. И в том, что случилось с Мишкой. И с Ниной тоже… Ты притащила сюда это…

Кажется, он хотел сказать «чудовище», но у Маши уже вырвалось:

– Животное. Молодое, сильное животное. Он сам так сказал о себе. Вчера.

У Аркадия опять дернулось лицо:

– Знаешь, меня как-то не трогает, что он это понимает…

– Он ненавидит себя.

Маше было все труднее говорить, рыдания душили спазмами, но их приходилось сдерживать. Она вытолкнула из горла:

– Мне уехать?

– А Мишка? – зло бросил Аркадий. – Ты уже успела влюбить его в себя! Страшно и представить, что с ним будет, когда ты уедешь…

– Что же…

– Делать? Откуда мне знать? Стас не простит тебе этого. По крайней мере, не скоро.

Она уцепилась неприятно влажными ладонями за крашеную стену:

– А ты?

Откинув голову, Аркадий прижался затылком к плакату: «Осторожно, грипп!» Зловещего вида зеленый вирус с выпученными глазами тянулся к его виску. Маше захотелось закрыть его рукой, чтобы тот его не тронул.

– Я не знаю, как быть, – признался он. – Чтобы не уподобляться тебе и думать в первую очередь не о себе самом, я должен бы сказать: «Оставайся!» Ты действительно нужна Мишке. Но я сейчас не чувствую ничего, кроме… отвращения. И к тебе, уж извини, и ко всей этой истории в целом. Может быть, это пройдет. Может, мы переболеем этим…

– Как гриппом, – тупо глядя на буквы поверх его головы, подсказала Маша.

– Так? Ну, может быть. Грипп тоже не подарок. Ломает всего. Тебя не ломает?

– Я уже сломалась…

– Еще нет, – заверил Аркадий. – Сейчас у тебя есть за кого держаться. Мишка – святое существо. Ему и в голову не приходит, что это по твоей милости он провалялся здесь целый месяц.

– Ты думаешь, он не понимает?

– Ладно, не будем об этом, – Аркадий вяло махнул рукой. – Оставайся с ним, а я поеду к Стасу… А он, оказывается, настоящий мужик, не отшатнулся… Он с ней сейчас. Тоже в больнице. На другом конце города. Весело мы встретили Новый год…

Маше зачем-то вспомнилось:

– Лошади.

– Что? Ну да… Очень какая-то буйная лошадь. Бешеная просто. Ох, – он провел рукой по лицу, словно пытался стереть наваждение. – Это все – правда?

Она промолчала. Ей еще предстояло поверить в то, что произошло. Сейчас были потрясение, боль, но настоящая чернота пока только виднелась вдали…

– А ведь он не показался мне зверем, – задумчиво сказал Аркадий. – Матвей. Он устроил мальчишкам праздник… Я, конечно, бесился, когда видел его…

– Ты? Бесился?

– Но на это были причины, правда?

Нужно было хотя бы кивнуть в ответ. Хоть как-то подтвердить, что она расслышала последние слова. Но Машу все сильнее сковывало неживое оцепенение, будто это она умирала оттого, что надругались над ее телом.

«Над душой», – она подумала об этом с той отстраненностью, которая свойственна тяжелобольным и непонятна всем остальным.

Аркадий заглянул ей в лицо:

– Ты жива?

– Я жива, – ответила она.

– Придется жить, жена, – он попытался усмехнуться, потом мотнул головой. – Мерзко все. Кроме одного… Я зайду, поговорю с ним, постой пока здесь. А потом останешься с ним.

– Всегда? – спросила она шепотом, но Аркадий уже не услышал вопроса.

Когда он вошел в палату, Маша обнаружила, что осталась одна в полутемном, слишком мрачном для детского отделения коридоре. Не было видно ни больных, ни медсестер. Это значило, что наступило время «тихого часа», а ей подумалось: пришла пора длинного туннеля. В конце которого не каждого ждет свет… Но что преподнесет тебе жизнь, никогда не знаешь заранее.

* * *

Из больничного окна мир кажется до тошноты красивой иллюстрацией, даже если на улице идет дождь. Все глянцевое, выпуклое, текучее… Так нарисуешь на альбомном листе – покажется примитивной фотографией. А природа самой себя не стесняется, это лишь человеку свойственно. Можно подумать, мы в силе передать сущность задуманного Богом, исказив при этом его творение до неузнаваемости. А если не пытаешься выразить задумку всевышнего, то зачем вообще браться за карандаш?

«Больше и не возьмусь», – Дина отвернулась от окна, хотя с постели ей и видно-то было одни ветки. Влажные, яркие листья, откровенно подрагивающие от прикосновений летнего дождя… Тошно смотреть.

Все живое – там, за окном. Среди свежих деревьев с оживленно шепчущейся листвой, под тихим дождем. И туда нет хода, словно ты уже вычеркнут из списка живущих. «Я – в чистилище», – поняла она еще месяц назад. Здесь другие звуки и запахи, и глаза у людей не такие, как у тех, что на свободе. У людей? Все-таки – да.

Дождь незаметно ускользнул, время и его сглотнуло, как всю ее жизнь до сегодняшнего дня. И вот уже солнце откровенно издевается, заглядывая в окна, отблескивая в ложке, торчащей в мутном стакане, разрисовывая бесцветные стены. Раздражает. Но для того, чтобы задернуть шторы, нужно встать и сделать несколько шагов. Невозможно…

– Ну и что мы лежим, Шувалова? – опять заглянула медсестра. – Тебе же доктор еще утром разрешил вставать. Если через пять минут не поднимешься, позову Игоря Андреевича, так и знай!

Вволю построжившись, она с легкостью сменила маску эмоций на лице и звонко затараторила, обращаясь ко всем сразу, а в общем-то ни к кому:

– Ой, слушайте, сейчас в травму одного бомжа привезли, да еще не русского какого-то… Он, естественно, весь грязный, как черт! Чуть ли не в коросте… Девчонки его в ванну положили отмокать, а он там, видать, ногой двинул, и пробка выскочила. Санитарка заходит, а он в пустой ванне лежит! Она спрашивает: «А вода-то где?» А он себя по пузу хлопает: «Вся впиталя…»

«Очень смешно! – Дина отвернулась, чтобы не видеть этот яркий, смеющийся рот. – По весне этих бомжей уже мертвыми из люка канализации, что за нашим домом, десятками вытаскивают. Просто ухохочешься!»

Всех сестер в ортопедии, где Дина оказалась потому, что в соседней травматологии было забито под завязку, зовут одинаково – Машами. Специально, что ли, их так подбирали, чтобы и без того сбитые с толку больные еще больше не путались? Иначе их и не отличишь: все как одна громкоголосые, легконогие и одинаково хорошенькие. Слепки этого чертова шоу-бизнеса, который Дина всегда презирала. Рок – другое дело, не стыдно слушать. Даже если это русский рок. А может, особенно, когда русский…