Сюзанна Орловская, а у дверей комнаты стояла Анна из Витова. Они поглядывали друг на друга, молча меряя фанатичными глазами. Мнишек живо поспешил вперёд.

Но Август задержался, его на мгновение прояснившийся взор блуждал по трём женщинам, стоявшим и ожидающим, за которой будет победа…

Подошла Гижанка, самая смелая, и, подбегая к нему, поцеловала руку.

— О, ты тут снова, мой сокол (король звал их обычно соколами), ты здесь?

— Здесь и всегда при вас, наияснейший пане.

Сюзанна заскрежетала зубами и тоже приблизилась, но слишком поздно, Август холодно на неё взглянул и ничего не сказал. Анна, видя Гижанку с сияющим лицом и миной победительницы, бросив проклятье, исчезла.

Дверь спальни закрылась за королём и Барбарой Гижанкой. В другом конце коридора Корыцкая проклинала победившую любовницу. Мнишек молчал, Княжник насмешливо улыбался.

Назавтра подкоморий присоединился к бывшей любовнице. Сюзанна выезжала разгневанная, наделённую подарками Анну отсылали в Витов, а два нагруженных сундука выезжали в Остров, куда их вёз шурин Барбары, Шавловский.

VII

Тень Барбары

На следующий день большая неожиданная перемена произошла в королевском здоровье; Август проснулся бодрый, распухшие ноги отошли, силы немного вернулись. Фогельфедер попросту приписывал это путешествию, Корыцкая — себе, Гижанка — себе, а господа сенаторы благодарили Бога, что бабские лекарства (о которых знали назавтра) королю не навредили, по крайней мере.

Но временное выздоровление не изменило уже режима жизни в Книшинском змаке, опека слабого короля его слугами на этом не закончилась. Только воспользовались минутой здоровья и умственного оживления, чтобы подсунуть Августу привилегии и описи для подписания, а пан подкоморий выхлопотал письмо к Константину, армянину во Львове с переводом суммы, у него находящейся. Гижанка получила новые милости, величины которых никто оценить не мог, через Мнишка; Корыцкая и Сюзанна Орловская вывезли несколько сот золотых червонцев, рыдван, коней и драгоценности.

Август, выглянув во двор из окна замка, разглядывал свои любимые книшинские табуны. Выводили из конюшен коней, гнали тех, которые свободно паслись в течение лета и ещё не стояли на корме. Однако Сигизмунд теперь глядел на них почти равнодушно, рассеянно.

Это не был уже тот ревностный за рост всего в стране король, который такой ценой и с таким вкусом внедрял хозяйство в своих владениях, измерял грунт, разводил стада и лил пушки в Виленской литейной, чтобы вооружить ими литовские и русские замки; это был уже не тот Август, что выслал за границу за покупкой книг, что с интересом читал их и собирал, что помогал художникам и умел их ценить. Теперь ему всё стало безразлично. Для него нет будущего, может, несколько лет жизни, несколько последних лет, которые он утопит в насыщении жажды больного тела, ища забвения прошлого.

Как бы пробуждённый от сна после вчерашнего утомления, он приказал позвать Радзивилла; но когда объявленный князь-маршалек вбежал в залу, где задумчивый король уже сидел в кресле, как вчера, тот не сказал ему ни слова, только вытянул дрожащую руку, поглядел и задумался снова. На мгновение пробуждённая жизнь уже его покидала.

— Как здоровье вашего королевского величества?

Август кивнул головой и покачал рукой.

— Лучше? — спросил Радзивилл.

— Не хуже, — ответил король.

— Слава Богу! — сказал князь-маршалек. — Потому что от плохого здоровья вашего величества много дел накопилось, а польские паны сенаторы ворчат. Можно бы заняться ими.

— Потом, потом, — сказал Август, — дайте мне отдохнуть. — Общественные дела! Из-за этих соколов ни за чего взяться не могу. Нет даже сил.

— У нас есть письма из Турции, написанные от пана старосты Оршанского о Москве, есть папские.

— На потом, на потом, — сказал король с усилием. — Делайте что думаете, — добавил он, — что будет хорошо для страны; я заторможен и нет охоты говорить правду. Жизнь меня победила.

— Если бы вы, ваше королевское величество, только захотели…

— Будете говорить против этих женщин? — сказал Август.

— Я бы сказал, если бы знал, что вы меня захотите услышать.

— Э! Оставьте в покое! Не много уже осталось жизни, пусть кончится как-то так. Для сего буду её щадить? Потомства вам не оставлю. Ягеллонский род со мной угаснет. Я последний.

И он вздохнул.

— Выберете себе кого-нибудь. Напрасно скисла моя жизнь. Ответит за неё Бог и Польша, наша мать, а за ней кардинал Коммендони. Теперь всё мне безразлично, лишь бы дожить до конца.

Радзивилл, который неоднократно слышал подобные жалобы, часто выходящие из королевских уст, опустил голову и сказал:

— Всё ещё перед вашим королевским величеством, не пожилой возраст.

— Здоровье уничтожено.

— Оно может поправиться, с Божьей помощью.

Август покачал головой.

— И не хочу, — сказал он, — жизни. Лишь бы без мучений её окончить. Мучаюсь воспоминаниями. Вы не знаете моих бессонных ночей, ночей кошмарных снов, когда вся моя потерянная жизнь, когда всё, вырванное у меня, что я любил, встаёт у изголовья и мучает. Это ужасно, ужасно!

Он провёл рукой по лбу и затрясся.

— Елизавета, Барбара вырваны, королева-мать и эта третья, и эти нечистые создания, что окружают меня, умирающего, сегодня, вороны над добычей!

— Почему не прогоните их, ваше величество?

— Минута опьянения, забвения, которой я им обязан, также что-то стоит.

И он замолчал.

— Ваше величество, позволите сенаторам поговорить об общественных делах.

— Нет, нет, оставьте меня в покое, мне нужен отдых.

— Также есть много частных.

— Думайте, думайте, у меня нет головы.

Радзивилл заметил две слезы, которые покатились по бледному и исхудавшему лицу короля и стекли на бороду. Наступила минута молчания, печальная и торжественная.

— Всё кончено! — сказал, говоря как бы себе, Август, потом с уже более весёлым и изменившимся лицом он повернулся к Радзивиллу.

— Нужно насыщать тело, когда душу уже нельзя! — добавил он.

И он крикнул Княжнику. В дверях спальни показался покоёвец; князь-маршалек, попрощавшись кивком головы, ушёл.

Погрустневший, он пошёл через залу, спустился по лестнице, когда тут же встретил Илью, своего придворного, ожидающего его.

— Ваша светлость, вас ожидают.

— Кто?

— Княгиня Соломерецкая.

Радзивилл задумался.

— Какая княгиня? — спросил он.

— Только одна.

— Ведь она умерла, как нам доносят с Руси.

— Живёт и хочет поговорить с вашей светлостью, она пришла просить королевской милости и правосудия против брата, который завладел её имуществом.

Князь-маршалек стоял в недоумении.

— Где она?

— В доме вашей светлости.

Радзивилл пошёл быстрее, задумчивый.

Заметив на пороге комнаты женщину полностью в чёрной одежде, покрытую вдовьей вуалью, он остолбенел и отступил.

Княгиня так была похожа на покойную королеву Барбару, что маршалек, невольно поражённый этим дивным сходством, остановился и смешался. Смотрел и ждал голоса, долго колебался, потому что даже с ней не поздоровался.

— Я приехала к