Мальчишеские головы кивали в такт словам: все правильно, по-мужски. Так и должно быть.

— …Ну вот. А потом мы с пацанами как-то обшмонали одного терпилу, и «мусора» на нас облаву устроили. Одного из «мусоров» я порезал, меня скрутили, бросили в СИЗО и стали прессовать. Дико прессовали. До меня потом только дошло, что все это была подстава, и они спецом меня подставили, из-за Земы того самого…

— В смысле? — не выдержал любопытный Мильонщик. — Как это из-за Земы?

— А так, что «мусора» пронюхали, что у Земы ствол засвеченный. Ну, который по «мокрому» делу проходил. Громкое дело было, больших начальников почикали. Да вы все равно тогда еще пешком под стол ходили, не помните! — Шкет махнул рукой. — И вот они хотели, чтобы я, значит, Зему того со стволом им сдал тепленького. Так крутили и сяк — я уперся рогом и ни в какую. Помню ведь Земины слова, решил: пусть хоть на куски режут, лучше умру, но друга не сдам. «Мусора» видят такое дело, сажают меня в специальную камеру, где одни «подсадные». Говорят, здесь никто больше суток не выживает — или раскалываются, или их под утро в петле находят. Ну, так оно, думаю, и есть. Шестеро здоровенных мужиков, настоящие мясники!.. Метелили меня, как боксерскую грушу, пока я не выключился. А потом к следаку поволокли. Я тогда исхитрился весточку передать Земе: так мол и так, мазу за тебя тяну, выручай. А сам продолжаю рогом упираться…

Шкет отбросил руку в сторону, щелкнул пальцами. Все смотрели на него, словно он был одним из героев голливудского боевика, которые, как известно, в огне не горят, в воде не тонут, а из самых безнадежных ситуаций всегда находят единственно возможный выход. Расторопная Цифра быстро прикурила сигарету, вложила ему в пальцы. Шкет глубоко затянулся и продолжил:

— Ну, и что вы думаете? После допроса мясники меня еще пару раз попинали, это был, наверное, самый длинный и самый неудачный день в моей жизни. Еле до ужина дотянул! А там получаю от Земы долгожданный ответ: не ссы, брателла, со мной все в порядке, не очкуй и будь здоров!

— И всё? — не поверил своим ушам Мильонщик.

— Слово в слово! — подтвердил Шкет. — И больше ничего. Даже кусок сала к письму не приколол, тварь!

Кто-то рассмеялся. Мильонщик сокрушенно покачал головой.

— И как же ты выбрался оттуда?

Шкет в упор посмотрел на него.

— Через дверь, — сказал он. — Как все выбираются. А как еще?

— Но ведь там эти, мясники…

— Если не бояться, то никакие мясники с тобой ничего не сделают! — сказал Шкет важно. — Я был сильнее их, потому что был готов умереть за друга. А они не готовы были убить меня, шестнадцатилетнего пацана. Это я их сделал, а не они меня. И знаете почему?

Новичок Ниндзя слушал, приоткрыв рот, он буквально пожирал Шкета глазами. Да и не он один. В «Кружке» стало так тихо, что можно было услышать тихое потрескиванье горящей бумаги, когда Шкет затянулся сигаретой.

— Почему? — негромко спросил наконец Мильонщик.

— Потому что все они, «углы», — псы шелудивые. А я — волк! И вы — волки! Понятно вам?

Мильонщик первый издал боевой «волчарский» клич, и тут же к нему присоединились остальные:

— Ууууу-у-у!!!

Не выли в общем хоре только Франц и Крыса. Франц — потому что ему уже двадцать восемь, он взрослый человек, хотя тоже считается частью банды (что-то вроде генерал-интенданта, наверное), и издавать всякие нелепые звуки ему не по чину и даже неловко.

Крыса же не выл потому, что, в отличие от прочих, знал Шкета давно, вырос с ним в одном дворе, и история, которую тот только что поведал, была известна ему в несколько другой интерпретации, более приближенной к действительности. Например, что ни в каком авторитете их вожак тогда не ходил, водку с Земой не пил, а тем самым терпилой, из-за которого его упекли в СИЗО, был собственный Шкета папаша, возвращавшийся домой после получки. Все остальное Крыса представлял себе довольно смутно, поскольку не сидел вместе со Шкетом в 72-й камере. Но догадывался, что в той части повествования тоже имеются кой-какие натяжки… То есть не то чтобы Крыса в открытую подвергал сомнению достоинства Шкета или тем более осуждал его — ни в коем случае! Но энтузиазма в подобные минуты ему иногда не хватало при всем старании. Не вылось, и все тут!

Бомба и Шептун тоже знали Шкета давно, но их не смущали никакие противоречия — одного в силу природной тупости, другого в силу забитости — и среди волков попадаются питающиеся падалью и объедками доходяги. Хотя даже они сильно удивились бы, узнав, как Шкета с позором загоняли под шконку и он лишь чудом избежал участи камерного «петушка»… Что «чудо» сие сотворил не кто иной, как нынешний начальник городского уголовного розыска Филипп Михайлович Коренев по прозвищу Лис, которому Шкет в качестве ответной услуги сдал не только Зему, но и залетного московского киллера по кличке Мячик. И что в сейфе у Лиса с тех пор лежит папка с несколькими подписанными Шкетом бумагами, из которых следует, что гордый вожак волчьей стаи по доброй воле соглашается сотрудничать с правоохранительными органами…

Ох, и взвыли бы «волчары», узнай они об этих бумагах! Совсем другими голосами взвыли бы!

Шкет, правда, надеялся, что никто и никогда не узнает. Никто. Никогда. Он готов был отгрызть собственную руку, как отгрызают себе лапы попавшие в капкан волки — только бы стереть тот позорный след. Проблема лишь в том, что не одна рука — весь он в капкане. Грызи не грызи, все едино…

— Эй, Франц! За мой счет каждому «волчаре» по пятьдесят! — крикнул Шкет.

— А потрахаться за твой счет не угостишь? — осклабился Крыса, поглаживая колено Цифры. И тут же с преувеличенным испугом отскочил в сторону: — Шутка! Шутка! Я только пошутил!

Шкет нахмурился. Любой другой член команды за такие шутки сразу получил бы в морду. Крысе по каким-то таинственным причинам позволялось то, что не позволялось остальным, но и ему следовало знать меру. Одно дело хватать Цифру за сиськи — это разрешалось особо отличившимся бойцам, стимулировало их недоразвитую психику на подвиги (так по крайней мере считал Шкет). И совсем другое — посягать на самку вожака в открытую…

— А ну, отвали! — рыкнул Шкет, замахиваясь. А Цифра за его спиной едва заметно подмигнула.

Крыса скорчил покаянную рожу и отвалил к соседнему столику. К Шкету подошел Франц.

— У тебя гость, — сказал он с озабоченным видом.

— Какой еще гость? — не понял Шкет. — Он что, читать не умеет?

Дело в том, что на двери «Кружки» с момента ее открытия висела табличка «Посторонним вход воспрещен», для особо непонятливых снабженная рисунком, изображающим череп со скрещенными костями. Франц был своим человеком, «Кружка» была закрытым заведением, рассчитанным на одну-единственную компанию — своеобразный «кружок по интересам». То, что заведение находилось в полуподвале многоквартирного дома и не было снабжено яркой вывеской, способствовало тому, что посторонние сюда и в самом деле являлись крайне редко. А те, кто являлся, напрочь забывали потом дорогу сюда.