Ошеломленный монах слушал эту речь, не понимая, следует ли ее считать шуткой красноречия или восхищаться ее торжественностью.

Понемногу, по мере рассказа, облик Матильды изменился: больше не существовало нежного и скромного Розарио, который боялся вызвать неудовольствие своего покровителя; больше не существовало любовницы, опытной в искусстве наслаждения; это была вдохновенная прорицательница, чарующая и умная, гибельный дух, присланный к нему из бездны.

Внезапно его охватил ужас: он почувствовал, что погибнет, если будет и дальше слушать обольстительницу.

— Отважная Матильда, — сказал он, — что вы сделали? Вы приговорили себя к вечной гибели, вы променяли вечное блаженство на минутное могущество. Если удовлетворение моих желаний зависит от магии, я категорически отказываюсь от вашей помощи. Я обожаю Антонию, но не настолько ослеплен своими чувствами, чтобы за обладание ею в этом мире принести в жертву свой вечный покой в ином.

— Смешные предрассудки, — ответила Матильда, — вам должно быть стыдно, Амбросио, до такой степени зависеть от них. Чем вы рискуете, соглашаясь на мои предложения? Если опасность существует, то только для меня, потому что вызывать духов буду я. Преступление будет моим, а выгода — вашей. Но клянусь вам, опасности нет, потому что враг рода человеческого — мой раб, а не повелитель. Разве не существует разницы между тем, чтобы отдавать и получать приказы, между тем, чтобы служить или командовать? Отбросьте ваши страхи, которые не годятся для такой души, как ваша, оставьте их обычным людям и осмельтесь стать счастливым. Проводите меня сегодня ночью в склепы Святой Клары, станьте свидетелем моих заклинаний, и Антония — ваша.

— Добиться ее таким способом? Даже если бы я мог это сделать, я бы этого не хотел. Я отказываюсь пользоваться для этого услугами ада!

— Вы не осмеливаетесь? Как я в вас обманулась! Этот ум, который я уважала, такой великий, мужественный, оказался немощным, ребяческим и низким, рабом вульгарных заблуждений и более слабым, чем женский!

— Как! Чтобы я добровольно отдался хитростям искусителя? Чтобы, понимая опасность, я отказался от всякой надежды на спасение? Нет, Матильда. Я не вступлю в союз с врагом Господа.

— Так вы сейчас — друг Господа? И не желаете разрывать свой союз с ним? Не вы ли предались влечению своих страстей? Не замышляете ли вы украсть невинность, погубить существо, созданное по образу и подобию ангелов? К кому другому, если не к демонам, можете вы обратиться, чтобы осуществить такое похвальное намерение? Не серафимы ли вам помогут? Вздор! Не добродетель заставляет вас отказаться от моего предложения: вам очень хочется согласиться, но вы не осмеливаетесь. Не само преступление удерживает вашу руку, а страх возмездия. Позор трусливой душе, которой не хватает мужества стать ни верным другом, ни открытым врагом!

— Несмотря на то что мои страсти заставляют меня пренебрегать его законами, я все-таки чувствую в своем сердце врожденную любовь к добродетели. Но если мои принципы уступили силе моего темперамента, во мне еще достаточно божественной благодати, чтобы меня бросало в дрожь от мысли о колдовстве и чтобы я постарался во что бы то ни стало избежать такого непростительного и такого чудовищного злодеяния.

— Вы говорите непростительного? Что значат тогда ваши бесконечные восхваления милосердия Божьего? Значит, оно имеет пределы? Вы к нему несправедливы, Амбросио. У вас, именно у вас всегда будет время раскаяться, а Он, по своей доброте, вас простит. Предоставьте ему славный случай проявить свое милосердие, кончайте с этой щепетильностью, дайте себя уговорить и пойдем вместе на кладбище.

— Ах, прекратите, Матильда. Оставьте этот насмешливый тон, эти отчаянные и безбожные речи! Я не пойду с вами и не приму услуги ваших дьявольских помощников. Антония будет моей, но я добьюсь этого сам, человеческими средствами.

— Ну, тогда она никогда не станет вашей: мать раскрыла ей глаза, и теперь она научена не доверять вашим речам. Больше того, она любит другого, и, если вы будете медлить и дальше, она успеет стать его женой. Я знаю эту новость от моих невидимых слуг, которые мне помогают. Как только я почувствовала ваше безразличие, они стали следить за каждым вашим шагом, они мне рассказали обо всем, что произошло у Эльвиры, и их донесения были моим единственным утешением. Вы избегали моего общества, а я всегда была с вами, благодаря этому бесценному подарку.

Сказав это, она вынула из-под одежды металлическое блестящее зеркальце, резные края которого были покрыты странным и таинственным узором.

— Вот, — сказала она, — когда ваше безразличие отдалило вас от меня, этот талисман спас меня от отчаяния. С помощью неких слов он позволяет вызвать образ того человека, о котором думаешь. Поэтому, когда вы меня прогнали с глаз долой, сами вы, Амбросио, оставались тем не менее у меня перед глазами.

При этих словах удивление монаха перешло все границы.

— Матильда, то, что вы рассказываете, невероятно. Не играете ли вы моей доверчивостью?

— Судите сами.

И она сунула зеркальце в его руку. Он жадно схватил его, и первое, что он захотел увидеть, конечно, был образ Антонии.

Матильда произнесла магические слова. Тут же узоры по краям зеркальца ожили и начали рисовать в воздухе узнаваемые фигуры. Блестящая металлическая поверхность зеркала как бы растаяла, и перед глазами монаха замелькали какие-то картины и цветные пятна, которые кружились в жутком водовороте. Затем все это расположилось в соответствии с естественной перспективой, и Амбросио увидел миниатюрное изображение самой Антонии.

Она находилась в каморке, смежной с ее спальней. Как раз в это время она раздевалась, чтобы принять ванну, и монах имел прекрасную возможность подробно разглядеть восхитительные пропорции ее тела. Наконец упала последняя одежда, которая еще была на ней, и, подойдя к приготовленной для нее ванне, она попробовала ногой воду, но тут же отдернула ее, почувствовав холод. Хотя она не знала, что за ней наблюдают, естественное чувство стыдливости заставляло ее прикрывать свои прелести, и она стояла в нерешительности перед ванной в позе Венеры Медицейской. В это время к ней подлетела ручная коноплянка, опустила головку между ее грудей и, играя, начала их поклевывать. Смеющаяся Антония напрасно пыталась прогнать ее из этого прелестного убежища, ей пришлось поднять обе руки. Амбросио не мог больше вынести этого зрелища, его желания дошли до исступления.

— Я сдаюсь, — закричал он, швыряя зеркальце на пол. — Матильда, я иду за вами, делайте со мной что хотите.

Она не оставила монаху времени для размышления, быстро слетала в свою келью и тут же вернулась с маленькой корзинкой и ключом от кладбищенской калитки, который оставался у нее после их первого посещения гробницы.

— Идемте, — сказала она, беря его за руку, — следуйте за мной, и вы станете свидетелем результатов собственной решимости.

С этими словами она поспешно увлекла его за собой. Они добрались до кладбища незамеченными, открыли дверь гробницы и оказались перед винтовой лестницей. До сих пор путь им освещал яркий свет луны, но сюда ее лучи не проникали. Лампой на этот раз Матильда не запаслась. Не отпуская руки Амбросио, она спускалась по ступеням лестницы, но, поскольку их окружала глубокая темнота, они вынуждены были продвигаться вперед медленно и осторожно.