Наездники тоже не разочаровывают ее. Эту пару представляют как брата с сестрой, но Дора подозревает, что это не так; скорей всего, нарочно придумали, чтобы сохранить респектабельность этой женщины, одетой в столь легкий наряд, что ноги ее полностью обнажены, а партнер во время выступления трогает ее за всякие интимные места. Они прыгают с лошади на лошадь, обе лошади без седел, женщина порой сидит у мужчины на плечах, и лицо его отделяет от ее бедер лишь тоненький слой хлопчатобумажной ткани. Лошади встают на дыбы перед публикой и кивают головами, а в финале номера всадники, сидя верхом, жонглируют ножами.

— Мне кажется, я больше не выдержу, — признается Кейт. — Бедное мое сердце!

Потом свет ламп приглушается, и на арену выходит одинокая фигура, завернутая в плащ с капюшоном. Конферансье призывает публику к тишине, и шум быстро умолкает.

— Леди и джентльмены! — начинает он. — Позвольте представить вам юную даму, которая поведает вам о своей трагической судьбе. Еще совсем девочкой она попала в плен к дикарям, и они подвергли ее одному из своих священнейших обрядов: все тело ее украсили татуировками!

Луч прожектора падает на безмолвную фигуру; она поднимает голову. У Доры сжимается сердце. Несмотря на плащ, укрывающий ее с ног до головы, она узнает черные блестящие волосы и изящные черты Люси, той самой женщины, которую они с мужем видели в ателье Макдональда. Губы ее теперь украшены синим рисунком, а подбородок спиралями, и на мгновение Софи потрясена, но вовремя вспоминает, что у Макдональда нет синей краски. Этот узор наверняка нанесен обыкновенной кисточкой.

Тем временем конферансье продолжает:

— К счастью для нее, и для нас тоже, ее спас один отважный солдат, но теперь она вечно должна носить на себе эти татуировки, эти знаки ее пребывания среди дикарей. В конце концов она полюбила их, теперь они — часть ее самой, они для нее как платье, которое невозможно скинуть! Леди и джентльмены… представляю вам… Артемизию!

Люси сбрасывает плащ и делает шаг вперед. Публика в изумлении замирает, потом по цирку прокатывается ропот; Дора не совсем понимает причины его: оттого ли, что тело этой женщины покрыто татуировками, или потому, что одета она столь вызывающе-соблазнительно: на ней лишь корсет и совсем коротенькие панталоны; верхняя часть груди, шея, руки и ноги выше колен совершенно голые. Впрочем, не совсем так: тело Люси словно закрыто сплошной татуировкой, красочные рисунки заменяют ей одежду. Она стоит на арене гордо, даже вызывающе, подняв голову и вскинув вверх руки; она теперь похожа на оперную певицу, которая вышла на прославленные подмостки.

Широко раскрыв глаза, Дора с нескрываемой завистью смотрит на нее. Прежде, в заведении Макдональда, у нее не было такой возможности. А теперь, когда Люси идет по арене кругом, Дора может разглядывать ее со всех сторон, видеть эти цветы, переплетающиеся стеблями с фигурами животных, перекрывающие друг друга, как кусочки мозаики, от розочек на ее стройных ножках и до лошади, во весь опор скачущей по ее спине.

Кейт ерзает на скамейке рядом.

— Бедняжка, — бормочет она. — Как ей, наверно, было страшно!

— Но они это все придумали, — шепчет Дора подруге. — У маори совсем не такие татуировки, это чисто европейские рисунки. И сделали их не резцом, а иголкой.

Кажется, она проговорилась. Кейт поворачивается и смотрит на нее во все глаза.

— Откуда ты все это знаешь?

Но, прежде чем Дора дает ответ, происходит нечто невероятное, немыслимое. Люси замечает ее в первом ряду. Маска на лице ее куда-то исчезает, вместо нее появляется улыбка. Зубы ее тоже покрашены синей тушью. Дора отворачивается, в подмышках сразу проступает горячий пот, но Люси продолжает приближаться, направляясь прямо к ней.

Доре кажется, что она сейчас не выдержит и закричит. Ее охватывает ужас при мысли, что Люси с ней заговорит. Она хватает Кейт за руку, вскакивает и заставляет подругу сделать то же самое. Сидящие поблизости зрители умолкают, ей кажется, они обшаривают пытливыми взглядами всю ее фигуру, пытаясь заглянуть под одежду.

— В чем дело, Дора?

Кейт не может скрыть своего смущения.

Дора хочет бежать, но все проходы забиты людьми, и ей приходится пробиваться сквозь толпу, ее толкают руками, дышат в лицо алкоголем и табаком и еще бог знает какой заразой. Но Кейт идет за ней следом, крепко держа ее за руку; общими усилиями женщины проталкиваются к выходу и вырываются на свежий воздух, где светит яркое солнце.

Она падает духом, ей кажется, что она гибнет. Кейт не просит у нее объяснений случившемуся в цирке, но и поддержать не проявляет желания. Просто избегает ее, Дора уверена, что это так. Когда Дора входит в комнату, Кейт всегда находит предлог, чтобы уйти, или старается на нее не смотреть.

Сославшись на нездоровье, Дора ложится в постель, и это дает обеим некоторую передышку. Она и в самом деле чувствует себя нехорошо. Вставать у нее нет ни сил, ни желания, и она остается в постели, пока на стене не меркнут последние лучи солнца. День отлетает прочь. Служанка приносит ужин, но Дора едва притрагивается к нему. Несколько раз ее тошнит, охватывает приступ рвоты, и приходится делать это в ночной горшок; служанка выносит его, не задавая вопросов и не проявляя особого сочувствия. Оставшись одна, она поднимает ночную рубашку, смотрит на татуировки и пытается анализировать свое состояние. Почему ей так плохо? Но она нисколько не сожалеет о том, что сделала татуировки. Можно было бы даже показать их Кейт. Впрочем, нет, Кейт не поняла бы ее. Здесь нельзя оставаться самим собой и как таковым быть принятым обществом.

Как ей сейчас не хватает Генри!

Совершенно обессиленная, она возвращается домой и находит там письмо от Генри. Он пишет, что Северный остров — изумительное место, что он познакомился с удивительными людьми, увидел много настоящих чудес. Пишет про дерево похутукава с яркими, как пламя, цветами, которые осыпаются при ветреной погоде и покрывают землю, словно кровавым снегом; при этом нельзя не вспомнить, что в это время в далекой Англии идет настоящий снег, а он совсем не скучает по нему. Сообщает о щедрости и великодушии людей маори, с которыми он познакомился: они отдавали ему свои орудия труда и оружие, даже рубахи с себя снимали; ему и в голову не приходило хитрить с ними и обманывать их, как это делал его коллега Шлау, когда воровал кости их предков. Ему выпал случай своими глазами видеть великолепные «моко», маорийские татуировки на лице, и не только у мужчин, но и у женщин тоже, которые носят их на губах и подбородках. Взамен он показал им свои, и им особенно понравился дракон на его предплечье. Они называли его «Танивха» и с восхищением смотрели, как Генри заставлял его плясать перед ними. Они тоже весьма высоко ценят птицу гуйю за ее перья, иссиня-черные с ярко-белым кончиком, и обещают показать ему, где ее можно поймать. На этом он должен заканчивать письмо и поскорее отправить, чтобы оно пришло к ней раньше его самого. Он ужасно по ней скучает и порой сожалеет о том, что оставил ее дома, поскольку это путешествие оказалось не столь опасным, как он предполагал. Он жаждет снова видеть ее тело. Теперь она для него — кладезь чудес, собрание редкостей. И кроме нее, ему больше ничего не нужно.