Впрочем, об «ограниченном суверенитете» можно в известной мере говорить не только по отношению к балканским и другим восточноевропейским странам. По мнению И. Максимычева, «балканская война НАТО продемонстрировала феномен практически добровольного и полного подчинения Западной Европы политике США в обстановке, когда оно совершенно не диктуется никакими внешними причинами. Если в период конфронтации западноевропейская лояльность Вашингтону объяснялась реальной или мнимой советской угрозой, то сегодня ни этой, ни иных угроз просто не существует»[252].

Любопытно отметить, что самый сильный отпор всем трем отмеченным нами процессам на Балканах – фашизации, советизации и натоизации – оказывала одна и та же страна – Югославия, прежде всего ее сербское население. Вспомним, что в конце марта 1941 г. правительство Югославии подписало соглашение о присоединении к Тройственному союзу, и это вызвало в Белграде массовые демонстрации под лозунгом «Лучше война, чем пакт», а затем и государственный переворот. Да и во время Второй мировой войны на территории Югославии против немцев и их пособников был фактически открыт второй фронт, задолго до того, как его открыли страны антигитлеровской коалиции. Причем подавляющее большинство участников Сопротивления были сербы. Вспомним и 1948 г., когда конфликт между Й. Броз-Тито и И. Сталиным привел к выходу Югославии из так называемого «социалистического лагеря». И, наконец, яркое доказательство всему сказанному дает югославский кризис 1991–2001 гг.

Выяснение этого феномена – почему «крепким орешком» для всех внебалканских сил оказывались именно сербы – требует специального исследования. Но одна из причин этого – на поверхности. Она состоит в том, что сербы с начала XIX в. привыкли занимать на Балканах центральное место, играть ведущую роль среди соседних народов, быть, по известному выражению, «Пьемонтом южных славян». Это небольшой народ с менталитетом большого[253].

В какой-то степени общего развития с другими балканскими странами в последние несколько десятилетий избежала только Греция. Однако и там, если присмотреться повнимательнее, можно разглядеть сходные процессы: совпадающий с оккупацией период фашизации (его слабым и более поздним отголоском кто-то, наверное, может назвать семилетний режим правления «черных полковников» в 1967–1974 гг., хотя мы считаем, что он имел несколько иную природу. – К.Н.); попытка советизации, проявившаяся в гражданской войне 1946–1949 годов; наконец, вступление в НАТО первой из балканских стран, еще в 1952 г.

И, кстати, несмотря на полувековое развитие в рамках Североатлантического альянса, Греция, на наш взгляд, типологически остается балканской страной, и нет никаких признаков того, что в обозримом будущем будет как-то иначе. Это убедительно подтвердила и ее отличная от стран Запада реакция на те же события 1990-х годов в бывшей Югославии. Скорее всего, такая же судьба ждет и другие балканские страны, вступившие или стремящиеся в НАТО. (Можно добавить, что и натовская Турция с большой натяжкой может считаться балканской и с еще большим трудом – европейской страной.)

Сравнивая современные события на Балканах с 1940-ми годами, можно сказать чуть подробнее и о позиции России. В те далекие уже годы Советский Союз пытался не остаться в стороне от балканских проблем, однако Германия явно не желала вступать с ним в переговоры. Боясь посмотреть правде в глаза, советское руководство трактовало споры с Германией как «расхождения либо частные, либо региональные» и «упорно продолжало следовать уже выработанному курсу». Тем не менее, именно «балканские проблемы стали тем пробным камнем в советско-германских отношениях, который показывал истинные намерения нацистского руководства». Региональный характер событий лишь камуфлировал стратегический масштаб противоречий двух держав. «Кремль в итоге оказался неспособным что-либо противопоставить тому драматическому развитию событий, которое привело к полному подчинению Балкан фашистской “осью”, а затем и к нападению на Советский Союз»[254].

Вновь не претендуя на полную аналогию, заметим, что югославский кризис также выявил истинные стратегические цели альянса, любящего рассуждать о правах человека, демократических ценностях, гуманитарных интервенциях и т. п. И НАТО также долго не сталкивалось с противодействием российской дипломатии, которая, словно загипнотизированная словами о партнерстве, долго не могла или не хотела понять сути происходившего.

Подчеркнем еще раз. Конечно, природа у режимов стран «оси» и НАТО – совершенно различная. Но даже отмеченное нами некоторое внешнее сходство – довольно красноречиво.

В отличие от дипломатии, российское общественное мнение среагировало гораздо быстрее и точнее. Было просто невероятно, что события в Югославии нашли столь горячий отклик, что называется, в «простом народе». Как очень верно, говоря о середине 1990-х годов, подметил тот же И. Максимычев, «боснийский кризис выявил немаловажное влияние общественного мнения России на ее внешнюю политику. Никто не ожидал подобного эмоционального подъема в задавленной внутренними бедами и неразумной экономической политикой стране по не затрагивающему непосредственно ее материальных интересов поводу. Широчайшая поддержка сербов… продемонстрировала, что общественное мнение в России живо и что с ним приходится считаться»[255]. Добавим, что особенно общественная поддержка сербов проявилась в первые дни агрессии НАТО против Югославии в конце марта 1999 г.

В целом российское общественное мнение довольно скоро стало склоняться к тому, что, несмотря на все заверения, одна из важных целей США в югокризисе – вытеснение России с Балкан, что в западной и прежде всего американской элите достаточно распространены не только антикоммунистические, но и антироссийские настроения.

Естественно, это вызывало ответную реакцию. Причем стихийный антиамериканизм пришел на смену «инфантильному проамериканизму», явной симпатии к США, которые в начале 1990-х годов во многом рассматривались в России в качестве своего рода эталона общественного развития.

Как не без основания пишет американский политолог С. Коэн, широкое распространение антиамериканских настроений в посткоммунистической России не является наследием холодной войны. Они «стали углубляться, когда вместо несбывшихся обещаний больших иностранных инвестиций бремя российского внешнего долга выросло настолько, что государство перестало платить пенсии и зарплату, чтобы выполнить предъявляемые Западом требования к бюджету. Распространяясь все дальше, эти настроения усилились после расширения в 1998 г. НАТО на Восток, в чем справедливо увидели нарушение данных американцами обещаний, а после того как, действуя под началом США, НАТО приступила к 1999 г. к бомбардировкам Югославии, стали практически повсеместными и невиданно ожесточенными»[256].