Основной тезис Дарвина состоит в том, что когда сила естественного отбора применяется к произвольному процессу, то помимо дрейфа начинается подъем. Любое движение в Пространстве Замысла можно измерить, но интуитивно ясно, что случайный дрейф просто уведет его в сторону – и ни к чему важному не приведет. Если рассматривать его как конструкторско-проектную деятельность, то это будет работа вхолостую, ведущая к аккумуляции не замысла, а всего лишь опечаток. По сути, дело обстоит еще хуже: ведь большинство изменений – опечаток – не повлияет на общий смысл текста, а меняющие смысл текста опечатки окажутся в большинстве своем вредными. В отсутствие естественного отбора дрейф в Пространстве Замысла неизбежно ведет к деградации. Таким образом, в Библиотеке Менделя происходит в точности то же, что и в Вавилонской библиотеке. Можно предположить, что большинство опечаток в «Моби Дике» не повлияет на смысл книги – и большинство читателей вряд ли обратит на них внимание; из тех немногих опечаток, что приведут к смысловым изменениям, большинство повредит текст: история станет хуже – будет менее последовательной, менее понятной. Однако возьмем для тренировки ту версию игры Питера де Вриса, в которой целью будет, допустив лишь одну опечатку, улучшить текст. Это возможно, но отнюдь не просто!

Эти интуитивные представления о движении в направлении важной цели, об улучшении замысла, о подъеме в Пространстве Замысла убедительны и хорошо знакомы; но надежны ли они? Не являются ли эти представления всего лишь сбивающим с толку наследием додарвиновской идеи Замысла, творения Бога-Демиурга? Каковы взаимоотношения идеи Замысла и идеи Прогресса? Для специалистов по эволюционной теории это дискуссионный вопрос. Некоторые биологи разборчивы: они готовы на многое, чтобы в своей работе избежать аллюзий на замысел или функцию, тогда как другие всю свою жизнь посвящают функциональному анализу (органов, практик поиска пищи, «стратегий» размножения и пр.). Некоторые биологи полагают, что можно рассуждать о замысле или функции, не разделяя никаких сомнительных представлений о прогрессе. Другие в этом не уверены. Нанес ли Дарвин «решающий удар телеологии» (как провозгласил Маркс); показал ли он, как следовало бы эмпирически объяснить «рациональный смысл» естественных наук (как Маркс тоже провозгласил), тем самым расчищая в пространстве научной мысли место для обсуждения функции и телеологии?

Может ли Замысел быть измерен – пусть косвенно и не до конца? Любопытно, что сомнения в такой возможности на деле подрывают важнейший источник сомнений по поводу дарвинизма. Как я отмечал в третьей главе, самые убедительные доводы против дарвинизма всегда принимали следующую форму: являются ли описанные Дарвином механизмы достаточно действенными или эффективными, чтобы совершить все это за отведенное время? Все это? Если речь идет всего лишь о происходящем за счет опечаток дрейфе в типографическом пространстве возможных геномов, то ответ будет очевидным и неопровержимым: Да, времени было гораздо больше, чем достаточно. Можно рассчитать скорость, с которой случайный дрейф будет просто увеличивать типографическую дистанцию, что даст нам своего рода объявленный предел скорости, а как теория, так и наблюдение подтверждают, что в действительности эволюция происходит гораздо медленнее161. Производящие на скептиков впечатление «плоды» – это не сами по себе различные спирали ДНК, а поразительно причудливые, сложные и хорошо спроектированные организмы, чьими геномами эти спирали являются.

Никакой анализ геномов, взятых отдельно от порождаемых ими организмов, не сможет привести нас к искомой шкале измерения. Это все равно что пытаться определить разницу между хорошим и отличным романом, оперируя данными о сравнительной частоте использования в них знаков алфавита. Чтобы как-то разобраться в вопросе, нужно целиком рассмотреть организм в его окружении. Как отмечал Уильям Пейли, подлинно впечатляющим является множество поразительно хитроумных и четко работающих материальных структур, из которых состоят живые организмы. А когда мы обращаемся к исследованию организма, то вновь обнаруживаем, что то, что ищем, невозможно найти в простом перечне его составных частей.

Каким могло бы быть отношение между степенью сложности и количеством замысла? «Меньше – это больше», – сказал архитектор Людвиг Мис ван дер Роэ. Возьмем знаменитый подвесной мотор British Seagull – пример триумфа простоты; его создатели придерживались принципа «чего нет, то не сломаешь». Нам хотелось бы оценить (и, если это возможно, даже измерить) совершенство замысла, нашедшего выражение в целесообразной простоте. Но что будет целесообразным? Или – что будет целесообразным случаем простоты? Не любой случай. Иногда больше – это больше, и, разумеется, мотор British Seagull так хорош потому, что представляет собой изысканное сочетание сложности и простоты; веслом никто так не восторгается – да и не должен.

Мы можем приблизиться к пониманию этого, если задумаемся о параллельной эволюции видов и тех случаях, когда она происходит. Как часто случается, для того чтобы сосредоточиться на самом важном, полезно рассмотреть предельные – и вымышленные – примеры. Здесь излюбленным предельным случаем будет внеземная жизнь, и, конечно же, однажды этот пример может перейти из разряда фантастических в реальные (если SETI, проект поиска внеземного разума, что-нибудь обнаружит). Если жизнь на Земле в значительной степени случайна (если счастливой случайностью является уже само ее появление в любой форме), то что можно сказать (и можно ли вообще что-то сказать?) о жизни на других планетах Вселенной? Мы можем вполне уверенно перечислить некоторые условия ее появления. На первый взгляд покажется, что они делятся на две противоположные группы: необходимые условия и то, что можно бы было назвать «очевидными» оптимумами.

Давайте сначала поговорим о необходимости. Жизнь повсеместно будет состоять из сущностей с автономным обменом веществ. Кое-кто мог бы сказать, что это «верно по определению». Определив жизнь таким образом, можно исключить из числа форм жизни вирусы, тогда как бактерии останутся внутри зачарованного круга. Такое определение может быть вполне обоснованным, но мне кажется, что важность автономного обмена веществ будет для нас понятнее, если мы рассмотрим его как существенное – если не совершенно необходимое – условие существования того рода сложности, которая потребна для противостояния разрушительному действию Второго закона термодинамики. Все сложные макромолекулярные структуры со временем склонны разрушаться, а потому, если только система не является открытой, способной поглощать поступающую материю и восполнять себя, срок их жизни обычно недолог. На разных планетах отвечать на вопрос «За счет чего это живет?» можно очень по-разному, что не подразумевает «геоцентричности» – не говоря уже об «антропоцентричности» – теории.