Поскольку я всю жизнь прожил в европейской части Стамбула, другими словами в Европе, мне не сложно ощущать себя европейцем, по крайней мере с географической точки зрения. Но у стамбульских букинистов, как и у того, у которого я побывал, когда писал эту статью, единственным знаком принадлежности к Европе является книга Альбера Сореля, переведенная на турецкий сто лет назад. Почему никто не спрашивает его книгу «Проблема Востока в XVIII веке»? Только потому, что она была напечатана на арабице, которую сейчас никто не может читать, так как в Турции в первые годы Республики был принят латинский алфавит, чтобы стать ближе к Европе? Или потому, что Европа воспринимает нас с большим негативом, чем раньше, считая источником проблем и неприятностей? Я не знаю.

Дело было в начале шестидесятых; мне было девять лет. На старом «опеле», который вел отец, мы всей семьей — мама, папа, мой старший брат и я — ехали из Анкары в Мерсин. После многочасового пути мне сказали, что скоро я впервые увижу Средиземное море, которое никогда не смогу забыть! Когда мы проехали мимо последних вершин казавшихся бесконечными Таврических гор, за изгибами дороги, названной в нашей карте «укрепленной трассой», среди желтых холмов, я и в самом деле увидел Средиземное море. И я никогда не забываю этого. Я не говорю о самом Средиземном море, я говорю о мгновении, когда впервые увидел его бескрайнюю гладь. По-турецки Средиземное море называют «Белым», но оно было голубым. Оттенок показался мне очень необычным — наверное, потому, что я ожидал, что оно будет белым — по названию. Я представлял себе море совсем не таким; более белесым, а может, призрачным; таким, в котором, как в пустыне, люди видят миражи… А между тем море казалось мне абсолютно знакомым. В сторону гор дул легкий ветер, задувая в окно машины; он донес до нас знакомый прохладный запах моря. Средиземное море было знакомо мне. А в заблуждение меня ввело его турецкое название, поэтому я и представлял его совсем другим.

Много лет спустя, читая описание Средиземного моря у Фернана Броделя, я понял, что на самом деле моя встреча со Средиземным морем была вовсе не первой. В книге Броделя карта Средиземного моря захватывала Мраморное море, Босфор и Черное море. С его точки зрения, эти моря были лишь продолжениями огромного Средиземного моря. Он считал, что представление о Средиземном море сформировано историей, климатом и торговыми связями, объединявшими расположенные на его берегах страны с одинаковым климатом — в них произрастают инжир и оливы.

Я помню, эта примитивная логика раздражала и путала меня. Неужели я, человек, много лет живший в Стамбуле, сам того не замечая, много лет жил на Средиземном море? Неужели я — житель Средиземноморья, о чем и не подозревал?

Наверное, лучшая форма принадлежности к стране, к городу или морю — полное неведение о границах этой страны, города или моря, о его образе и даже существовании. Истинный стамбулец тот, кто давно забыл, что он стамбулец. Истинный мусульманин тот, кто не задумывается над тем, что такое ислам, а что — не ислам. Турки были настоящими турками, когда не знали об этом. Но я не соглашался с этими справедливыми рассуждениями, так как в мыслях у меня сложился образ Средиземного моря, и Стамбул, где я жил долгие годы, не имел к нему никакого отношения. Не потому, что Стамбул с моей точки зрения был севернее, темнее, серее, чем подразумевало понятие «Средиземное море», а потому, что Средиземное море принадлежало югу, людям, чья культура была менее развита, чем наша, и совершенно не походила на мою. Сейчас мне кажется, что это ошибочное восприятие отражает неопределенность турецкого названия Средиземного моря.

Турки-османцы, постоянно продвигаясь на Запад, приблизились к Средиземному морю и Балканам в XIV веке. После завоевания Фатихом[8]Стамбула и, позднее, захвата Причерноморья стало понятно, что Средиземное море — отличный плацдарм для дальнейших завоеваний. Когда Османская империя достигла своего расцвета, и завоевание стран, известных сегодня как ближневосточные, было полностью завершено, Средиземное море стали называть в документах «шаге nostrum» — что значит «наше море». Как хвастливо было написано в турецких школьных учебниках, Средиземное море теперь «стало внутренним». Благодаря кичливым, экспансионистским идеям сегодня Средиземное море не воспринимается как самостоятельный культурный регион. Для османцев Средиземное море было географически единым, состоявшим из воды, сети путей, проливов и проходов. Должен признать, что люблю этот чисто геометрический подход, я, в какой-то степени, его жертва.

И все-таки это «внутреннее» море было источником опасностей. Оно кишело кораблями корсаров и мальтийцев, галеонами венецианцев. Когда туман рассеивался, османцы обнаруживали, что находятся не в теплом, солнечном раю, им угрожали чужие корабли, украшенные пиратской символикой и вражескими флагами. В годы юности я очень любил читать исторические романы, самыми любимыми из которых были книги Абдуллаха Зийи Козаноглу, и тогда воспринимал Средиземное море только как поле боя, прежде всего из-за известных христианских пиратов — Драгута, братьев Барбаросса и прочих.

Что притягивало османцев к этим охотничьим угодьям, к этой военной зоне под названием Средиземноморье, — это очарование его безупречной геометрической формы, логичность его карты. Море, напоминавшее Старому моряку Колриджа о бесконечности и жизни, о грехе и страхе, мире и Боге, которых он искал в нем, казалось иным; для них оно было не источником преступлений и наказаний, а источником сражений и побед. Османцев не интересовало, что поверхность этого светло-голубого моря, возможно, скрывала сказочных существ и мифических чудовищ; любопытство их вызывали необычные, но реально существующие морские животные, которых они видели. Глядя на них, османцам хотелось смеяться и рассказывать забавные истории, как это делал Эвлия Челеби[9]. Османцы воспринимали Средиземное море как энциклопедию, место на карте, которое можно посетить. Для них оно было военным полигоном, где нужно воевать, далеким от чудес, сказок и тайн неизведанного мира. Поэтому не случайно в моем романе «Белая крепость» рассказывается, как в XVII веке в Средиземном море итальянцы сражались с турками, захватывая друг друга в плен.

Идея о Средиземном море как о едином пространстве искусственна. Безусловно, собирательный образ жителя этого единого пространства был сначала придуман. Но представление о Средиземном море пришло с севера, с литературой. Именно от западноевропейских писателей жители Средиземноморья впервые узнали о том, что они — средиземноморцы. Открыть то, что именуется «средиземноморским темпераментом», позволили не книги Гомера или Ибн Хальдуна, а средиземноморские путешествия Гете и Стендаля и их поездки в Италию. Чтобы воспринять литературные и эротические веяния Средиземного моря, чтобы познать средиземноморскую чувственность, необходимо пережить тоску, скажем, Густава фон Ашенбаха, героя романа Томаса Манна «Смерть в Венеции». Задолго до того, как средиземноморскую сексуальность исследовали сами средиземноморские писатели, средиземноморский темперамент был описан в романах таких американских писателей, как Пол Боулз («Чай в Сахаре») и Теннесси Уильяме («Римская весна миссис Стоун»), а также английского писателя Э. М. Форстера («Куда боятся ступить ангелы»). Константин Кавафи представил этот образ полнее, чем остальные, но если сейчас он и является наиболее типичным средиземноморским поэтом, то только потому, что поэт, похожий на Кавафи, — один из героев романа Лоренса Дарелла «Александрийский квартет». Именно от северных писателей жители Средиземноморья узнали, что они — жители Средиземноморья, что они — «другие», что они далеки от Севера и обладают чувственностью, которой нет у северян.