Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В кассетнике на прилавке магазинчика звучала египетская популярная музыка. Халед вытащил из-за прилавка высокий табурет и жестом предложил Карле сесть.
— Ты не голодна? — спросил он.
— Нет, я поела.
— Погоди. — Он исчез в комнатенке, служившей складом.
Карла сидела, качая ногами. Рядом с ней стояла вращающаяся полка с миниатюрными наборами для шитья и еще более миниатюрными, снабженными лупой, — для штопки. Скользнув по ним взглядом, Карла отвернулась.
— Что это за музыка? — крикнула она.
— Это очень известная египетская певица. — Халед вернулся с двумя банками сока и коричневым бумажным пакетом. — Думаю, самая известная.
— Ага.
Он начал подпевать смешным тоненьким голосом, имитируя кокетливый женский танец.
— Ты сегодня в хорошем настроении, — заметила Карла.
— Ты приводишь меня в хорошее настроение. — Халед протанцевал к пластмассовому ведру, в котором хранились букеты цветов, обернутые в целлофан. — Вот, возьми какой хочешь.
— Мне не нужны цветы, — отказалась Карла.
— Знаю, что не нужны. Я просто хочу, чтобы они у тебя были. — Он поднял руку, зажав в руке букет, как статуя Свободы сжимает факел.
Карла взяла цветы:
— Спасибо.
— Взгляни. — Он открыл бумажный пакет и вынул ломоть халвы. — Я купил ее в греческом магазине за углом. Хочешь попробовать?
— Мне нельзя.
Он состроил потешную скептическую гримасу:
— Да ладно. Совсем чуточку.
Халеду нравилось покупать ей угощение. Всякий раз, когда Карла встречалась с ним, он либо ел, либо собирался поесть, — обычно что-нибудь очень вкусное: пончик, покрытый нежной белой глазурью; жирный китайский пельмень, похожий на многократно уменьшенный разбойничий узел с награбленным добром; сочную клементину, перекатывающуюся в бугристой кожуре. Его безмятежное публичное обжорство несколько шокировало Карлу. Всю жизнь ее окружали люди, равнодушные либо активно враждебные к пище, и она привыкла считать еду пороком, которому предаются в одиночестве. Ее мать никогда толком не готовила, разве что швыряла на стол якобы съедобные куски и приказывала их истребить, чтобы «добро не пропадало». Майк пил на обед протеиновые коктейли, а после шести вечера не брал в рот ни крошки из опасения, что не успеет переварить пищу до сна.
— Некоторые живут, чтобы есть, а я ем, чтобы жить, — любил повторять он. Словно отказ от удовольствия был его личным знаком отличия.
Карла наблюдала, как Халед режет халву. Черные волосы на его руке завивались вокруг ремешка часов и дыбились над блестящим рубцом от шрама цвета жевательной резинки, выглядывавшим из-под закатанного рукава.
— Некрасиво, правда? — внезапно спросил Халед, указывая ножом на шрам.
— Нет! — покраснела Карла. — Ничего подобного.
Я лишь хотела узнать… откуда он у тебя. Если ты, конечно, не против.
— Однажды, когда был маленьким, я играл на кухне, а мама что-то жарила на плите в раскаленном масле, и я опрокинул сковородку.
— Ох! — Карле стало ужасно жаль малыша Халеда, навлекшего на себя такую беду. — Наверное, тебе было очень больно.
— Могу только догадываться. — Он подал ей тонкий ломтик халвы. — Мама говорила, что я плакал два дня, но я ничего не помню. — Халед принялся листать журнал, лежавший на прилавке. — Вот. — Он показал ей фотографию во весь разворот: особняк какой-то знаменитости на Голливудских холмах. — В таком доме я когда-нибудь буду жить. Видишь? Тут есть аквариум с настоящей акулой. Прямо в гостиной!
— Бедная акула, — пробормотала Карла, без энтузиазма разглядывая снимок.
— Погоди. У хозяина этого дома есть даже собственный кинотеатр.
Карла посмотрела на снимок кинозала, обитого бархатом:
— А не слишком ли это эгоистично? Ну зачем одному человеку столько места?
— Деньги-то его, и он может тратить их как хочет.
— Да, но он мог бы на эти деньги сделать что-нибудь полезное, ты так не думаешь?
Халед разочарованно закрыл журнал:
— Может, он занимается благотворительностью.
Карле вдруг стала противна собственная правильность. Какая же она зануда! Это всего лишь безобидные мечты, а она так и норовит все испортить прекраснодушными назиданиями.
— Хочешь еще халвы? — спросил Халед.
— Нет. — Она подняла ладони, давая понять, что насытилась. — Я скоро пойду.
— Собираешься навестить отца?
— Нет. Сегодня мы ужинаем с двоюродным братом мужа и его женой.
— А-а, — кивнул Халед. — Замечательно.
— В мексиканском ресторане.
— Угу. — Он мрачно уставился на прилавок.
Внезапное уныние Халеда обеспокоило Карлу. Вероятно, он обиделся из-за того, что она отказалась восхищаться домом знаменитости.
— Красивая песня, — сказала Карла, чтобы загладить свою ханжескую выходку. — О чем она?
— О тоске по любимому.
— Вот как.
— «Вернись, вернись. Без тебя я как лодка на сухом берегу». — Он снова начал пританцовывать, подавая руку Карле.
— Оставь, я не умею танцевать.
— Конечно, умеешь. — Он схватил ее за руку, и Карла, поддавшись напору, не очень ловко задвигала плечами из стороны в сторону.
— Вот, — тихо сказал Халед, — ты танцуешь.
Взгляд Карлы упал на стеклянную дверцу холодильника с напитками, и она увидела себя — толстуху, которая как дура подпрыгивает на табуретке.
— Все, хватит! — Она выдернула руку.
Халед удивленно отпрянул:
— Прости.
— Нет, не извиняйся. Скорее уж мне надо просить прощения.
Он выключил магнитофон. В наступившей тишине они услыхали, как в холле грохочет полировальная машина.
Карла слезла с табурета, одернула юбку:
— Мне пора.
Халед наблюдал за ней с несчастным видом:
— Придешь завтра?
— Наверное. Посмотрим.
— Цветы не забудь.
— Да, конечно.
Выйдя из больницы, Карла выкинула букет в гигантский мусорный контейнер с надписью «Держите Нью-Йорк в чистоте». Выкинула с огромным сожалением — вот уж действительно пропавшее добро, — но ей казалось, что она выглядела бы глупо, разгуливая с цветами по улице. А вдобавок она не знала, как объяснить происхождение этого букета Майку.
— Одри, дорогая, ты не обязана это делать, — говорила Джин, вышагивая рядом с подругой. — Еще не поздно все отменить.