— Мы с Клер как-то говорили об этом. Мы не знаем. — Сидни пожала плечами.

— Это все, что ты о ней помнишь?

— У меня есть одно странное воспоминание о ней. Забавно, но я, кажется, никому о нем не рассказывала, — со смешком отозвалась Сидни. — Я тогда была совсем маленькая, года, наверное, три или четыре, и сидела на траве, не знаю точно где, видимо в саду, потная и зареванная, потому что упала и ободрала себе локоть. Мама присела передо мной на корточки и попыталась утешить. У нее ничего не вышло. Чем больше внимания я получала, тем громче рыдала. В детстве я была склонна… устроить драму на ровном месте.

Бэй улыбнулась, как будто с тех пор мало что изменилось.

— В общем, я помню, как она сказала мне: «Смотри-ка сюда». Она разжала кулак и показала мне ладонь, но там ничего не было. А потом она подула на ладонь, и ледяные искорки взвились в воздух и осели на моем лице. Они были такие мягкие и прохладные. — Сидни коснулась ладонью щеки, погруженная в воспоминания. — Я представления не имею, как она это сделала. Это случилось в разгар лета. Я так поразилась, что даже плакать перестала.

Бэй слушала словно завороженная, как будто Сидни рассказывала ей сказку. Что, в общем-то, было недалеко от истины. Сказку про Уэверли.

— Кто твой отец?

— Я не знаю. Она никогда мне этого не говорила. Клер тоже не знает, кто ее отец. Но мы почти уверены, что это разные люди.

— Как бабушка Мэри относилась к тому, что ты встречаешься с Хантером-Джоном Мэттисоном? — спросила Бэй, вдребезги сокрушив надежду Сидни на то, что эта тема исчерпана.

Сидни сделала глубокий вдох, пытаясь припомнить то, что так усердно старалась забыть. Потом потянулась к коробке с «Птичьим молоком», взяла одну конфету себе, а вторую протянула Бэй.

— Ей это нравилось. Мне кажется, в молодости она была немного тщеславна, и ей грела душу мысль о том, что ее внучка породнится с семейством Мэттисон. Думаю, она выучила Клер так отменно готовить отчасти из примерно тех же соображений. Мы — ее преемницы, хорошо это или плохо.

— Джош не такой, как они все, — убежденно произнесла Бэй.

Сидни посмотрела дочери в глаза с серьезным видом, подчеркивая значительность того, что собиралась сказать.

— Я всегда подталкивала тебя пробовать все новое, не ограничиваться рамками нашего наследия Уэверли. Но ты неизменно бросала мне ответный вызов. Не было такого момента, когда бы ты не была абсолютно уверена в том, кто ты такая и где твое место. И я не хочу, чтобы какой-то парень отнял у тебя это. Не хочу, чтобы кто-то заставил тебя поверить в то, что ты другая, а потом отнял у тебя эту веру со словами: «Я думал, ты все понимаешь».

— Я не могу заставить его испытывать ко мне те же чувства, что я испытываю к нему. Я это понимаю, — сказала Бэй. — Но я совершенно точно знаю, что должна так или иначе присутствовать в его жизни. А он — в моей.

— Если ты должна присутствовать в его жизни, почему он встречается с тобой украдкой? — поинтересовалась Сидни. — Почему бы ему не делать это в открытую?

Бэй молчала, упрямо вздернув подбородок. Эта картина была Сидни отлично знакома. Она всегда вздергивала так подбородок, когда кто-то ставил под сомнение ее здравый смысл.

— Бэй, одно я тебе могу сказать совершенно точно: Джош знает про нас с его отцом. Он знает — и все равно это делает. Пока его родителей нет дома.

— Он не такой, — снова повторила Бэй.

— Поживем — увидим, — сказала Сидни. — Но больше никаких тайных свиданий по ночам.

Сидни потянулась встать с кровати, но Бэй остановила ее, попросив:

— Ты посидишь со мной немножко?

Сидни улыбнулась дочери, поражаясь ее способности в считаные секунды превращаться из женщины в ребенка. Потом плюхнулась обратно на кровать и притянула Бэй к себе под мышку.

В такой позе они и проснулись поздно утром в четверг, обнаружив, что Бэй проспала несколько первых уроков в школе, а Сидни опоздала на работу в салон.

Разбудил их телефонный звонок Клер: та была в истерике.

Похоже, неприятности, которые всегда преследовали Уэверли в преддверии первых заморозков, наконец решили нагрянуть и к Клер.

Все случилось утром, когда Клер, решив взять небольшую передышку, удалилась в свой кабинет при кухне, чтобы проверить заказы. Утро она обычно проводила в одиночестве. Бастер с Бэй приходили днем, потом Тайлер забирал Марию с занятий одного из десятка кружков, на которые она ходила после школы, и приводил домой, и вот тогда дом оживал, и даже самый воздух становился каким-то легким, как будто танцевал на ее коже. Но по утрам, как и сегодня, в доме царила тишина, если не считать бульканья сиропа в кухне и тех особых поскрипываний и вздохов, которые время от времени издают старые дома, словно жалуясь на ноющие кости.

В дверь позвонили.

Вздрогнув от неожиданности, Клер повернулась в своем крутящемся кресле. Мелодичный перезвон начал было набирать силу и звучность, а потом вдруг захлебнулся, как будто кто-то выдернул вилку из розетки. Наверное, звонок был неисправен. А может, это дом напоминал ей, что нужно заглянуть в кухню и проверить кастрюлю с кипящим сахарным сиропом, пока не начался пожар.

За звонком последовал стук в дверь.

Все-таки там кто-то был. Может, что-то привезли? Но она ничего не заказывала.

Клер поднялась и пошла через весь дом в переднюю, но когда она попыталась открыть дверь, ее заклинило.

— Хватит, — сказала Клер дому. — Я сейчас не в настроении играть в эти игры.

Дверь по-прежнему отказывалась открываться.

— У вас там все в порядке? — послышался из-за двери приглушенный голос.

— Да-да, все в порядке, — отозвалась Клер. — Одну минуту.

Она круто развернулась, поспешила обратно в кухню и вышла из дома через сетчатую дверь, выходившую на заднее крыльцо. Эту дверь не заклинивало никогда, потому что она была новшеством последних лет.

Клер двинулась вокруг дома по дорожке, ведущей к входу. Она была в мягких трикотажных брюках и старой рубашке Тайлера, поверх которой был повязан поварской фартук. Уже успела пожалеть, что не сообразила накинуть куртку: утро было холодное и слегка туманное, как будто всю их округу завернули в вощеную бумагу.

Человек на крыльце обернулся, услышав, как зашелестела под ее ногами опавшая листва тюльпановых деревьев. Подойдя к краю крыльца, он остановился на верхней ступеньке и стал смотреть на нее.

Это был тот самый старик в сером костюме.

— Клер Уэверли? — осведомился он голосом вкрадчивым, как размягченное сливочное масло. — Меня зовут Расселл Залер.

Клер нервозно заправила волосы за уши, не сводя с гостя глаз. Это был он. Тот самый незнакомец, который, точно призрак, всю неделю маячил где-то поблизости от нее.