Однако проблема Ла-Рошели не рассосалась и к 1620-м гг. снова составила угрозу: герцог Анри де Роган и его брат герцог Бенджамен де Субиз явно замышляли восстание гугенотов. В 1627 г. король Англии Карл I, обеспокоенный скоростью, с которой Ришельё наращивал силы французского военного флота, зашел так далеко, что отправил на поддержку восстания восемьдесят кораблей под командованием своего фаворита Джорджа Вильерса, герцога Бекингемского. Такой шаг, как все ему говорили, с самого начала был плохой идеей. Встретили Бекингема, к его большому удивлению, прохладно до такой степени, что не позволили войти в гавань. Ему пришлось высаживать 6000 человек на острове Иль-де-Ре, где он не смог захватить даже небольшой городок Сен-Мартен. Вскоре у него закончились деньги, и, понимая, что поставил себя в глупое положение, герцог вернулся в Англию.

Между тем в августе 1627 г. осада Ла-Рошели началась всерьез. Король Людовик взял на себя верховное командование с Ришельё в качестве заместителя и герцогом Шарлем Ангулемским в статусе командующего генерала. Французские инженеры окружили город траншеями общей длиной около восьми миль [ок. 13 км] с фортами и редутами на определенном расстоянии друг от друга. Они также построили волнолом в 1500 ярдов [чуть меньше 1,4 км], чтобы перекрыть подход к городу с моря. Англичане направляли еще две освободительные экспедиции, но ни одна из них не добилась особого успеха. Город держался четырнадцать месяцев, за которые голод и болезни сократили население до примерно 5000 человек. В конце концов 28 октября 1628 г. город капитулировал. Оставшиеся в живых гугеноты сохранили свободу вероисповедания как гарантированную Нантским эдиктом, но потеряли право территориального, политического и военного самоуправления и остались во власти монархии. Они также были обязаны принять в результате своих действий значительное усиление центральной власти и соответственно сокращение толерантности, с которой власти будут относиться к любому неповиновению своему правлению.

Ришельё был автократом до мозга костей. Для него безопасность государства имела первостепенное значение, а самая большая угроза государству исходила теперь не от гугенотов, а от вельмож, которые под предводительством двух королев, а также герцога Гастона Орлеанского, брата короля и вероятного наследника престола, непрерывно плели против него интриги. Лишь немногие из этих людей были слишком влиятельны, чтобы он мог задеть их, но с целью еще больше охладить пыл аристократии кардинал причислил дворянскую привычку драться на дуэли особо тяжким преступлениям. Что касается народа, то ему золотое правление Ришельё не позволяло слишком благоденствовать. В таком случае «было бы невозможно держать людей в границах их обязанностей… Теряя признаки своей зависимости, они лишатся также осознания собственного положения. Их следует сравнивать с привыкшими к ярму волами, которых портит долгое безделье, а не тяжелый труд». Никакого им куриного супа по воскресеньям!

Такая философия, наверное, плохо согласуется с христианским учением, но для Ришельё существовали более важные соображения. Франция по-прежнему была католической страной, а он сам «князем» Римско-католической церкви, однако в своей политике в отношении остальной Европы он без колебаний встал на сторону протестантских немецких государей против сил Контрреформации, представленных Австрией, Испанией и папством. Он знал, что император не остановится, пока не подчинит остальных своей воле и не восстановит католицизм во всей Европе; если позволить ему добиться этой цели, Франция будет раздавлена и никогда не восстановится. В течение одиннадцати лет с 1624-го по 1635 г. Ришельё направлял все свои дипломатические и финансовые усилия на вербовку и усиление союзников, пусть пока Франция и не участвовала в войне непосредственным образом. Королю Швеции Густаву Адольфу, уже убежденному лютеранину, требовались деньги на продолжение войны – Ришельё ежегодно отправлял ему по миллиону ливров, значительная часть суммы тратилась на 8000 шотландских наемников[88].

Но затем ситуация резко изменилась к худшему. В 1632 г. Густав Адольф умер, и через два года у Нёрдлингена имперская армия при поддержке 18 000 испанских и итальянских солдат одержала убедительную победу над шведами и принцами. Ришельё понял, что больше ждать нельзя, и в августе 1636 г. объявил империи войну. На Францию сразу же напали. Испанские войска из Нидерландов прошли до самого Корби в Пикардии, а их передовые части еще дальше – до Понтуаза, но испанцев отбросили, и ход событий снова переменился. Французская армия начала наступление по всем фронтам, и в 1642 г. практически вернулась к своим естественным границам: река Шельда, Рейн, Альпы и Пиренеи.

Именно в эти последние победные годы случилось еще одно чудо: 5 сентября 1638 г. после двадцати трех лет супружества и четырех неудачных беременностей тридцатисемилетняя королева наконец родила сына, а через два года второго. Надежды герцога Орлеанского, раньше совершенно уверенного в своей перспективе стать королем, улетучились. Но два года спустя маятник опять качнулся, и Франции пришлось претерпеть тяжкий удар: в декабре 1642 г. на пятьдесят восьмом году жизни скончался кардинал Ришельё. Он олицетворял собой Францию, возможно, даже больше, чем сам король. Исполняя обряд соборования, исповедник спросил Ришельё, прощает ли он своих врагов. «У меня их не было, – ответил кардинал, – спаси, Господи, врагов Франции». Может, его слова и не совсем правдивы; тем не менее понятно, что он имел в виду[89].

Людовик XIII не намного пережил своего первого министра. Он умер в Париже 14 мая 1643 г., в тридцать третью годовщину смерти своего отца. Людовику был сорок один год. Много лет он страдал от проблем с пищеварением (после смерти обнаружилось, что его кишечник покрыт язвами), а также, весьма вероятно, от туберкулеза. Его личные достижения выделить довольно сложно. Он был неплохим композитором и хорошо играл на лютне. Судя по всему, именно он ввел в обиход и моду на парик (впервые во французской истории). Король полюбил носить парики после тридцати лет, когда обнаружил, что начал преждевременно лысеть. На его портретах видно, что это пышные произведения парикмахерского искусства, но без роскошных локонов, которые ассоциируются у нас со следующим поколением французов. Что касается остального, то волей судьбы ему суждено было оставаться в тени – сначала блистательного кардинала, во многом превосходившего его, а потом своего сына, le roi soleil (короля-солнце), который затмевал любого.